То, что развертывалось перед их глазами, постоянно напоминало о всевозможных опасностях. Мелькали картины жадности и отчаяния, страха и деградации: человек со срезанными пальцами, подвергшийся насилию из-за своих золотых колец; пожилая женщина, замерзшая ночью, раздетая догола и привязанная к изгороди — кто-то, видимо, воспользовался одеждой старухи; двое голодных мужчин дрались из-за дохлой собачонки, хотя с трудом шевелили руками; восемнадцатилетняя мать на обочине дороги тщетно пыталась накормить ребенка грудью, у нее давно исчезло молоко, а ребенок уже умер, не перенеся ночного холода. Они видели глаза потерянной нации, они видели самих себя, поскольку сами оказались потерянными.
Это была Германия, проклинавшая свой вчерашний день, перерезавшая себе вены и горло перед лицом очевидного поражения.
На краю деревни Кривитц, приблизительно в пятидесяти километрах от линии, которой суждено было стать границей между Восточной и Западной Германией, они стали свидетелями ужасной сцены.
Девочка лет шестнадцати, изнасилованная группой солдат, ползла к живой изгороди, пытаясь скрыть свой позор от проходивших мимо равнодушных людей. Шипы и сучья изгороди впивались в ее тело, но она ничего не чувствовала, кроме потребности скрыться и замкнуться в себе. Одежда, сорванная с нее, валялась между дорогой и изгородью. Какая-то женщина быстренько подхватила пальто девочки и убежала, другая куда-то запихивала туфли, пока девочка не пришла в себя.
Высоченные солдаты в форме Вермахта сидели неподалеку, безразличные к результатам своего скотства. Это были небритые, немытые, отчаявшиеся люди. Жизнь стала дешевкой на русском фронте, и закаленные ветераны, каковыми они считали себя, решили брать все, что попадется, назло тем, кто послал их на войну.
Девочка, прекрасная своей молодостью, просто оказалась на их пути, и они решили ею воспользоваться. Они оттащили ее от отца и опрокинули на землю, у обочины дороги, на глазах у всех проходивших мимо. Это была их манера демонстрации полного наплевательства на стыд, на честь, на жизнь.
Старший в группе, сержант, прикладом сбил с ног ее отца, который пытался защитить дочь. Когда же он поднялся и, слыша вопли дочери, вновь бросился ей на помощь, сержант проткнул его штыком.
Девочка онемела, увидев, как штык, словно нож сквозь масло, легко продырявил отца и тот рухнул навзничь. Она закрыла глаза и уже больше не противилась солдатам. Когда все они удовлетворились и потеряли к ней интерес, она с трудом поднялась на локтях и поползла к изгороди.
Машина с учеными как раз в этот момент проезжала мимо.
— Боже мой! — вскричал Альберт Гуденах. — Бедная девочка! Я просто не могу в это поверить.
— Мы здесь ничем не поможем, — сказал Митцер. — Совершенно ничем.
— Вам придется остановиться!
— Нет.
— Вы разве не видите, что здесь происходит? Остановитесь, ради Бога!
— Не глупите, нас трое. Мы не можем спасти всю Германию.
— Сволочь ты, Гроб. Скажите ему, Хайнрих.
Тот молчал, опустив голову. Ему хотелось быстрее добраться домой.
— Гроб, Христа ради! Остановимся и поможем. Просто подвезем ее.
— Дурак! — закричал Митцер, нажав на тормоза и резко остановив машину. — Спасай свою, трахнутую. Быстрее.
— Да-да, сейчас.
Гуденах выпрыгнул из машины.
— Закройте дверцу, — закричал Митцер Триммлер-Шпидалю, — если не хотите, чтобы сюда забрался кто-нибудь еще!
Хайнрих притянул дверцу, а Гуденах уже подходил к девочке. Они видели, что он что-то говорил ей и пытался взять на руки. Девочка же, находившаяся в слишком сильном шоке, чтобы понимать его благие намерения, стала отчаянно вопить. Чем сильнее он тянул ее, тем громче она вопила.
Кто-то из солдат заорал на Гуденаха:
— Оставь ее, скотина! Поищи себе другую суку.
— Поехали! — пронзительно крикнул Митцер. — Хватит.
Но Гуденах упорствовал, пытался что-то сказать солдату, а девочка буквально изошлась в крике. Тогда один из вояк направил на Гуденаха винтовку и выстрелил ему в левое колено.
— Проклятье, проклятье! — ругался Митцер, наблюдая, как Гуденах откатился от девчонки, сжимая простреленную коленку и вопя от боли. Ничего не оставалось делать, как включить мотор и драпать.
— Нет! — воскликнул Триммлер-Шпидаль.
— Они же убьют нас! Они убьют нас всех!
Солдаты были уже наготове. Сержант перебежал дорогу и, вскочив на подножку набиравшей скорость, машины, направил винтовку через закрытое окно на Митцера.
Тот нажал на тормоза.
— Вылезайте, — приказал сержант. — Немедленно.
— Делайте, как он говорит, — сказал потерпевший поражение Митцер Триммлер-Шпидалю. — Быстро. У этих людей чешутся руки.
Ученые вылезли из машины, а сержант уже кричал своим солдатам:
— Поехали! Забирайтесь побыстрее. И вышвырните этот сброд из кузова.
Один из солдат схватил девчонку и пытался оторвать ее от изгороди.
— Оставь ее, — приказал сержант. — Если не хочешь остаться здесь, чтобы на свой страх расплеваться с русскими мудаками.
Солдат выругался, дал ей последний крепкий пинок своим ботинком и устремился к грузовику, в то время как остальные выгоняли случайных пассажиров. Сержант и один из солдат сели в кабину, другие полезли в кузов.
Когда они уезжали, сержант насмешливо помахал Митдеру и Триммлер-Шпидалю. Гуденах сжимал колено и стонал от боли.
— Дайте посмотреть, — сказал Митцер, пытаясь оказать посильную помощь раненому. — Иисус Христос, вот так история!
Хайнрих Триммлер-Шпидаль оставался в стороне, наблюдая, как Митцер ухаживает за товарищем, который постепенно приходил в себя. Пуля прошла через мякоть, не повредив сустава. Это была кровоточащая мышечная рана, и Митцер перевязывал ее обрывками брюк Гуденаха и рукавами собственного плаща.
— Нужен доктор, — сказал Митцер. — Или кто-нибудь, способный остановить кровотечение.
Триммлер-Шпидаль снял шарф и передал его Митцеру.
— Используйте это в качестве жгута, — сказал он.
Митцер наложил шарф на ногу Гуденаха и с помощью небольшой ветки крепко затянул это подобие жгута, уменьшая тем самым кровотечение.
— Придется идти вместе, — сказал Митцер. — Идите в середине, опираясь на нас. Справитесь?
— Я сам виноват, — бормотал Гуденах. — Я хотел…
— Знаю. Помочь. — Митцер посмотрел в сторону девчонки, но ее и след простыл. Охваченная паникой, она повернула на восток, туда, откуда пришла, прямо навстречу русским войскам. Он покачал головой. Бог знает, что они станут делать, наткнувшись на нее, полураздетую. Проклятая история.
— Ладно, пошли. Мы поможем вам.
Они помогли Гуденаху подняться на ноги, поддерживая его с двух сторон. Не было иного выхода. Следовало продолжить свой маршрут, пока оставались силы.
До темноты удалось пройти около шести километров. С юга слышалась стрельба. Очевидно, русские, вступив в Берлин, направили свои части на север, чтобы подавить сопротивление в том районе.
— Вам придется оставить меня, — сказал Гуденах, понимая безнадежность положения.
— Нет, — ответил Митцер. — Мы вместе добрались сюда. Мы слишком долго были друзьями, чтобы теперь расстаться. — Он лгал, не зная, верят ли они ему.
— При таких темпах потребуется три недели, чтобы добраться до американцев или англичан. А мы ведь еще не знаем, лучше ли они русских. Послушайте, я виноват во всем. Если бы не я… мы уже теперь были бы там.
— Мы сможем справиться, — сказал Триммлер-Шпидаль, — если будем идти