– Как и все мы, – произнес Найджел и поспешно добавил: – Э… должны немного отдохнуть.

– То есть вы согласны, чтобы я рассказывал дальше? – спросил Уилкс.

Смутное бормотание со всех сторон, довольно невнятное.

– Вы вполне уверены, что никто не будет возражать?

Снова бормотание, еще более неразборчивое.

– Очень хорошо, в таком случае начну. Этот рассказ основывается отчасти на моем личном свидетельстве. Я был студентом в те времена – в конце прошлого века. Хотя переполох, вызванный этим делом, старались утихомирить, я лично знал нескольких человек, которые были в него вовлечены. Никакого Общества психических исследований[50] не было в те времена, то есть хотя Сиджуик и Майерс и основали его в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, оно имело мало успеха. Да и, сдается мне, будь в нашем случае предпринято какое-нибудь «психическое исследование», ни от каких крестов или пентаграмм толку не было бы, это лишь усугубило бы и без того никудышное положение. Тогдашний директор колледжа сэр Артур Гоббс имел весьма здравую точку зрения на эти события и повел себя так, как подсказывал ему здравый смысл. И все же мы никогда не узнаем, удалось ли нам вновь запрятать то «нечто» под замок или нет. Конечно, ничего подобного с тех пор не происходило, но чертик из табакерки может поджидать, когда кто-нибудь во второй, нет – уже в третий отворит задвижку…

Он сделал паузу, и Найджел быстро оглядел компанию. Фен, который сначала ерзал, был теперь неподвижен; сэр Ричард откинулся назад, прикрыв глаза и сложив руки на груди; Роберт внимательно слушал и курил, но у Найджела было впечатление, что при этом он размышлял над чем-то более для него важным; миссис Фен склонилась над вязанием. Уилкс продолжил:

– Это началось, когда снесли стену церковной прихожей[51], которая, как вы знаете, расположена в северо-восточном углу алтарной части нашей капеллы. В то время здание капеллы реставрировал весьма знающий архитектор из Лондона, так она и приобрела свой нынешний вид. Постройка в те дни стала крайне непрочной, и это нельзя было оставить без внимания, но первоначальной красоте здания в целом был нанесен лишь незначительный урон. В любом случае в те времена в воздухе чувствовалось приподнятое настроение, готовность к новаторству, к стыду дней сегодняшних, когда предпринимаются бесконечные отчаянные попытки все сохранить (что, безусловно, является признаком нашей неспособности творить новые формы искусства). Так что я не думаю, будто кто-либо из профессоров или попечителей капеллы возражал против обновлений, за исключением старенького доктора Беддоуза, который по своему обыкновению отрицал все подряд и чье возражение без труда забаллотировали.

История строительства на территории колледжа плохо задокументирована, и по поводу церковной прихожей в капелле было принято считать, что ее пристроил в эпоху Карла Первого один из глав колледжа в качестве усыпальницы для себя и своего многочисленного семейства. Оказалось, что в целом дело так и обстояло, за исключением одного факта: прихожую на самом деле перестроили из более древнего помещения. Возможно, здесь была ризница бенедиктинского аббатства, первоначально находившегося на этой территории – его немногочисленные остатки сохранились в северном квадрангле и в капелле. Так или иначе, когда с северной стены прихожей сбили облицовку (она отошла после первого удара с почти пугающей быстротой, как говорили потом рабочие), под ней открылась еще одна, гораздо более древняя стена, в центр которой была помещена грубая каменная плита. Стена эта была сооружена, скорее всего, не позже тысяча трехсотого года. Находка, само собой, произвела массу шума, и со всего Оксфорда начали стекаться любители подобных древностей, желая на нее взглянуть. Священник, проводивший службы в нефе капеллы во время реставрационных работ, пожаловался, что в помещении почему-то стало чрезвычайно сыро, и, действительно, через день он слег с бронхитом. Службы пришлось проводить главе колледжа, который был настолько непривычен к этому, что подчас отказывался от литургии и «тридцать четвертой статьи»[52].

Плита, о которой я говорил ранее, была вставлена в кладку значительно позднее времени строительства стены. На ней имелось четыре надписи, точнее, три надписи и более поздняя приписка, сделанная несмываемым мелом или чернилами. Итак, там стояла дата – тысяча пятьсот пятьдесят шесть, – указывающая, что плиту установили вскоре после гонений и мученичеств[53]. Далее значилось имя – по-латыни: Johannes Kettenburgus. Библиотекарь, к счастью, без труда отыскал в архивах ссылку на некоего Джона Кеттенбурга – студента колледжа с тысяча пятьсот пятьдесят четвертого года, бывшего ярым сторонником партии Реформации. Насколько можно судить по документу из тех времен, скупому на сведения, толпа рассвирепевших студентов-однокашников и горожан гналась за ним по всему колледжу (должно быть, он слишком явно провозглашал свои взгляды), а потом забила до смерти у одной из стен капеллы. Вы можете взглянуть на этот документ в любой момент, хотя теперь он, конечно, хранится в закрытом архиве. Там не говорится, что стало с правонарушителями, но, по всей видимости, в те времена подобные действия особенно не преследовались. Можно предположить, что плита была установлена, когда окончательно утвердились англиканские реформы, хотя об этом нет никаких упоминаний.

Он снова сделал паузу. Перед глазами Найджела возник яркий до тошноты образ молодого человека, скорченного, как загнанное животное, у стены хора: кости пальцев и запястий сломаны, последний удар пробивает череп и вгоняет острый осколок в мозг. Несмотря на теплый вечер, Найджел внезапно почувствовал озноб и с радостью ощутил за спиной успокоительно и мягко пружинящее кресло.

– Но самой интересной была третья надпись, – продолжил Уилкс. – Она состояла из одной фразы «Quaeram dum inveniam», означающей, как я понимаю, «Буду искать, пока не найду». Четвертая фраза, нацарапанная гораздо позже и, очевидно, в большой спешке, гласила: «Cave ne exeat».

– «Не дать ему выйти наружу», – сказал Найджел.

– Именно. Кому или почему, не уточняется, заметьте, хотя позднее у нас появились догадки насчет первого из двух вопросов. Многие подолгу ломали голову над будоражащими фантазию фразами, но никто не мог прийти к какому-либо конкретному умозаключению. Вполне очевидно лишь то, что верхний слой стены уже однажды снимали, и четвертая надпись сделана как раз тогда, перед тем как вновь замуровать стену. Один профессор из Модлин-колледжа, специалист в этой области, датировал последнюю надпись восемнадцатым веком (по форме шрифта и использованным материалам, я сейчас уже не помню точнее). Библиотекарь стал тратить весь свой и без того скудный досуг на отнюдь не маленькую кипу документов и бухгалтерских книг, относящихся к этому периоду.

День или два ничего особенного не происходило, за исключением того, что рабочие выказывали необъяснимое отвращение к работам в церковной прихожей, а у одного из певчих мальчиков однажды утром ни с того ни с сего случилась истерика во время