У него в рубрике «страна, где родился» в Википедии значится «Третий рейх». Город Мюнхен. Родился 6 мая 1943 года.

Он появился в Берлине в конце июля — начале августа 1967 года, как раз вышел из тюрьмы в баварском Траунштайне.

Те дни лета 1967-го радикализировали немецких левых. Во время демонстрации против персидского шаха полицейский Карл-Хайнц Куррас застрелил студента Бенно Онезорга. Студент-теолог, похожий на Христа, взорвал воображение левых. В вечер убийства Онезорга 2 июня 1967 г. в Республиканском клубе Гудрун Энслин выкрикивала: «Они нас всех прикончат — вы что, не знаете, с какими свиньями мы имеем дело? Это же поколение Аушвица, с которым мы имеем дело — с людьми, которые устроили Аушвиц, нельзя дискутировать! У них есть оружие, а у нас — нет. Мы тоже должны вооружиться».

Появившись в группе, Баадер привлёк внимание радикальностью своих предложений. Когда кто-то подал идею зажечь дымовые шашки в колокольне Мемориальной церкви (символ Берлина), Баадер предложил символ Берлина просто-напросто взорвать.

Баадер стал появляться на собраниях в Республиканском клубе или в Свободном университете и в Техническом университете, он обычно выкрикивал с места обличения «интеллектуального трёпа» и призывы к «акциям».

Осенью 1967 года Гудрун (мать Феликса и тогда ещё жена Бернварда Веспера, сына фашистского поэта Вилли Веспера) стала появляться «с этим Баадером».

Никто не подозревал в этом «снующем туда-сюда, язвительно ухмыляющемся парне будущего вождя герильи. Поэтому и мезальянс умного докторанта (Гудрун) с никчёмным мачо тоже не принимали всерьёз.

Однако их связь затянулась.

А потом:

В ночь со 2 на 3 апреля 1968 года на верхних этажах двух франкфуртских универмагов взорвалось несколько зажигательных бомб.

Сразу после взрывов в информационное агентство ДПА позвонила женщина: «В универмаге Шнайдера пожар. Если вам интересно, могу сообщить, что это акт политического возмездия». 4 апреля в полицию поступили достоверные сведения: «Поджигателей четверо (трое мужчин и одна женщина), они остановились у фрау Ф. (полное имя) по адресу: Франкфурт, м. Бетховенштрассе, 30, — они пользуются легковым автомобилем «фольксваген-жук» с бременскими номерами.

Последовали аресты.

Утром 6 апреля газеты вышли с сенсационными заголовками: «ПОКУШЕНИЯ В УНИВЕРМАГЕ РАСКРЫТЫ? ТРОЕ БЕРЛИНЦЕВ АРЕСТОВАНЫ!» («Берлинер Цайтунг»). «ПОДЖОГ УНИВЕРМАГА — СТУДЕНТЫ ПОД НАРКОТИКАМИ?» («Бильд») «ПРОКУРОР: ПОДЖОГ РАСКРЫТ» («Франкфутер Рундшау»).

Были опубликованы и имена/фамилии арестованных:

Андреас Баадер

Гудрун Энслин

Торвальд Проль

Хорст Зёнлайн

Улики против арестованных были впечатляющие. Кассета с плёнкой «Kodak»: на фотографиях были запечатлены проходы и лестницы универмагов. В корзине для бумаг в доме, где они жили, был обнаружен текст, написанный Пролем, вот какой:

«Мы будем поджигать универмаги, пока вы не прекратите покупать. Вам нечего терять, кроме приобретения товаров. Стремление потреблять терроризирует вас, мы терроризируем товары. Мы начинаем (неразборчиво), чтобы вы положили конец террору, который вас в потребителей…

(на другой стороне): «Вы начали… Мы не начинаем, мы кладём конец…»

Некоторое время до поджога универмагов Андреас Баадер, Гудрун Энслин и Торвальд Проль приезжали в Коммуну № 1, где юный Баадер бросил вызов Кунцельману — этому альфа-самцу Коммуны № 1. Вызов, касающийся «направления» (от речей — к действиям). Перестать наконец трепаться, но на практике испытать «новые формы демонстрации». При стычке присутствовал Бомми Бауман — вот как он пересказывает, как он понял стычку:

«Поджог, конечно, тоже — вопрос конкуренции… Авангард делает сам себя (Че Гевара). Кто совершает самые трескучие деяния, тот и задаёт направление». «Критика оружием» должна заменить «оружие критики».

А заложил четверых некий друг хозяйки. В постели вечером дня поджога фрау Ф. подтвердила, что её гости «действительно нанесли удары», о чём «он обязан молчать». «Потому что только необычными акциями можно привлечь внимание, чтобы через террор и страх добиться наконец улучшения общественных отношений».

В Берлине полиция допросила друзей и спутников жизни франкфуртских арестантов.

Некая Эллинор Михель заявила, что Андреас Баадер — отец её дочери. Его политические воззрения всегда казались ей «наивными и детскими». В основном он жил за её счёт. Она может характеризовать Андреаса Баадера «как человека, который ни к чему не испытывает интереса и против всего протестует».

Бернвард Веспер: Когда и с какой целью Гудрун поехала (через Мюнхен) во Франкфурт, сказать не может.

Гудрун и Веспер-младший, пока она сидит, вовсю обмениваются письмами. В одном из них вот что она просит его сделать: «ИТАК, ЕСЛИ (очень важно) у ТЕБЯ достаточно свободных денег (марок 100), то пожалуйста ступай, ищи, найди мне (у Зельбаха, в С&A) лаковую куртку до середины бедер» — и сообщает данные о росте, покрое и цвете (предпочтительно тёмно-красный). Хорошо бы он принёс её на процесс.

Середина октября. Точнее, 14 октября. Четверо заняли места на скамье подсудимых. Перед франкфуртским судом присяжных: Гудрун в своей красной кожаной куртке.

Они начали (под фотовспышками) целоваться, дымить сигарами a-la Че, и вообще вести себя как актёры.

Хорст Зёнлайн на обороте своих фото (он раздавал их прессе) написал номер своего банковского счёта.

Баадер принимал позы то Бельмондо, то Марлона Брандо и произносил тексты «то ли Жене, то ли Буковски».

Гудрун была в красной куртке.

Паре Баадер — Энслин легко удалось привлечь внимание и присяжных и прессы. Он — эффектный красавец, действительно по типажу близкий к тогда гремевшему Марлону Брандо. И она на певучем швабском диалекте произнесла в микрофон своё кредо: «Это было правильно, что что-то было сделано». «Люди в нашей стране и в Америке… им надо жрать, они должны жрать, чтобы у них даже мысли не возникало такой — задуматься (…) Удивительно — мне тоже нравятся автомобили, мне тоже нравятся все эти вещи, которые можно купить в универмагах.

Но если ты обязан их покупать затем только, чтобы не прийти ненароком в сознание, то цена чересчур высока». «Я никак не пойму, почему то, что творилось веками и осознано было как ложное, почему оно должно твориться и впредь, причём так твориться, будто ничего и поделать нельзя… Я говорила