Хотя мы жили в бедности, родители ценили книги, и время от времени удавалось их покупать. Отец выбирал непростые тексты. В результате в возрасте пяти-семи лет я носил с собой взрослые книги, так что встречные не всегда верили, что я действительно знаю, что в них написано. Один такой человек подверг меня неожиданному испытанию, которое вполне могло закончиться конфузом.
Дело в том, что мои родители подружились с семейством Кестер, жившим на ферме в окрестности города Крит, Иллинойс, километрах в семидесяти от нашего дома. Каждое лето начиная с 1937 года, в котором мне исполнилось пять, они приглашали нас к себе на пару недель. Это было особое время, которого я с нетерпением ждал весь год. Для городского мальчишки, выросшего на окраине Чикаго, было чистым наслаждением следить за водомерками, скользящими по поверхности медленного, извилистого ручья, играть в прятки в зарослях кукурузы, ловить бабочек и потом показывать их, пришпиленных рядами к картонкам, и гулять по полям, рощам тополей и фруктовым садам. Старший сын Кестеров Марвин, которому было двадцать с чем-то, носил меня на плечах. Моя мама вместе с женской половиной хозяйской семьи, красивой сестрой Марвина по имени Эдна-Мэй, их матерью и их теткой Майей, консервировала фрукты и овощи в огромных количествах. В подвале нашего городского дома отец устроил специальные стеллажи для закатанных стеклянных банок с кукурузой, персиками и абрикосами, которые мы привозили с фермы.
Там же стояли целые шеренги банок с фруктовым желе, вареньями и консервированными фруктами, залитые сверху слоем парафина. Этого изобилия нам хватало на большую часть года.
Отец помогал Марвину и его отцу, старику Кестеру, с работами на ферме, иногда я увязывался за ними. Как-то солнечным днем, на второе лето, в которое мы проводили свои две недели в Крите, отец взял меня с собой в местный магазин. Мне скоро должно было исполниться шесть; я был высоким и худым, с копной кудрявых каштановых волос, с легким загаром, в слишком коротких штанах, из которых вылезали голые лодыжки; на ногах у меня были кеды с истрепанными шнурками. В руках у меня была «История Англии для юных» Чарльза Диккенса.
Разговорившийся с моим отцом незнакомец взял у меня книгу, написанную для десятиклассников, пролистал ее и сказал отцу: «Этот парень не может читать такую книжку». Отец гордо ответил: «Он ее уже прочел. Попробуйте спросить его что-нибудь».
Мужчина ухмыльнулся и сказал: «Ну, ладно, парень, назови-ка всех королей и королев Англии по порядку и скажи, в какие годы они правили». У отца вытянулось лицо, но для меня это задание было всего лишь очередным поводом заглянуть себе в голову и найти информацию, которая там уже была.
Так я и сделал и начал: «Альфред Великий правил с 871 по 899 год; Эдуард Старший правил с 899 по 924 год» – и так далее. Когда я закончил перечень приблизительно из пятидесяти правителей, сказав: «Виктория начала править в 1837 году, а когда закончила, в книге не сказано», наш собеседник давно уже не ухмылялся. Он молча вернул мне книгу. Глаза отца сияли.
Мой отец был человек невеселый и одинокий; он не был склонен выражать свои чувства и редко прикасался к нам, но я его любил. Я чувствовал, что незнакомец хотел использовать меня, чтобы унизить его, и понимал, что я помешал этому. Каждый раз, когда я вспоминаю, как счастлив был отец в тот раз, его счастье отзывается во мне с ничуть не меньшей силой.
Моя необыкновенная способность к удержанию информации сохранилась до девяти- или десятилетнего возраста, в котором она превратилась в обычную память, очень цепкую, когда дело касается того, что меня интересует, и ничем особо не выдающуюся в других случаях. Я до сих пор помню некоторые факты из своего детства – например, наш телефонный номер (Лакаванна 1123) и чикагский адрес (7600 W, 3600 N; Норт-Ориол-авеню, дом 3627), а также семизначную численность населения Чикаго (3 376 438 человек), приведенную в старом зеленом «Атласе и географическом справочнике» за 1930 год издательства Rand McNally. Он и сейчас стоит у меня на полке.
Между тремя и пятью годами я научился складывать, вычитать, умножать и делить числа любой величины. Кроме того, я выучил американскую систему названий степеней тысячи – миллион, биллион, триллион и так далее, до дециллиона[5]. Я обнаружил, что могу быстро складывать в столбик числа, которые вижу или слышу. Однажды, когда мне было лет пять или шесть, я был с мамой в бакалейной лавке по соседству с нами и слышал, как хозяин лавки называл цены товаров, которые набрал покупатель, одновременно складывая их на счетной машинке. Когда он назвал итоговую сумму, я сказал, что результат неправильный, и назвал свой. Хозяин магазина добродушно рассмеялся, еще раз сложил числа и увидел, что я был прав. К моему восторгу, он выдал мне в награду мороженое. После этого раза я заходил в лавку, когда только мог, и проверял вычисления. В тех редких случаях, когда наши результаты не сходились, я обычно оказывался прав и получал свое мороженое.
Отец научил меня вычислять квадратные корни. Я ухитрялся высчитывать их и на бумаге, и в уме. Потом я научился находить и кубические корни.
До возникновения письменности и книг знания, накопленные человечеством, запоминались рассказчиками и передавались из поколения в поколение. Когда необходимость в этом искусстве отпала, оно пришло в упадок. Точно так же в наше время повсеместное распространение компьютеров и калькуляторов привело к почти полному исчезновению навыков умственных вычислений. Однако любой человек, освоивший хотя бы арифметику в размерах курса начальной школы, может легко и непринужденно вычислять в уме.
Это искусство, особенно в том, что касается быстрых приблизительных вычислений, остается полезным для оценки количественных утверждений, с которыми мы постоянно сталкиваемся. Например, однажды утром по дороге на работу я слушаю деловые новости, и репортер говорит: «Промышленный индекс Доу – Джонса (DJIA) упал на 9 пунктов до 11 075 в связи с опасениями, что дальнейший рост процентных ставок окажет подавляющее влияние на перегретую экономику». Я мысленно оцениваю характерное изменение (равное одному стандартному отклонению[6]) значения DJIA по сравнению с уровнем закрытия предыдущих торгов в течение часа после открытия новых – оно равно 0,6 %, или приблизительно 66 пунктам. Вероятность изменения, о котором говорит репортер, «по меньшей мере» на девять пунктов, что меньше одной седьмой этой величины, составляет около 90 %, то есть на самом деле, в противоположность сказанному по радио, рынок ведет себя очень