Андрей открыл глаза. Темного бушующего океана больше не было. Весь мир был светлым и прозрачным. Когда Андрей поднялся, в его голые ноги врезались камешки. Он стоял на тёмно-серой глыбе. Внизу была не просто пропасть, внизу была бесконечность. Скала просто парила в пространстве. Перед ним была колокольня. Хотя в этом мире, в её истинном обличие, она скорее была огромной колонной, которая уходила в две стороны. Концов её не было видно, она была бесконечной. Туман, канатами обвивал её, поддерживая навесу. Нельзя была сказать точно: наклонилась ли она на бок или же вся вселенная была под углом относительно неё. Она состояла из звеньев. Каждое звено представляло собой целый мир, целую цивилизацию. Колокольня зазвонила неожиданно. Она вибрировала в голове Андрея, выводя слова.
– Ты служишь мне. Я наделила тебя частичкой себя, пользуйся, ты больше ничего не забудешь, помни. Ты будешь моим приспешником, пилот поможет. Что непонятно?
– Зачем?
«Скука», – пронзительно грянул звон. Последнее слово взорвалось в голове Андрея, вытесняя все другое из сознания. Скука.
Андрей лежал на холодном крыле самолета. На его груди, продолжая надрываться от смеха сидел пилот. Он держал свою руку около лица Андрея. Из синих кистей вырывался такой же как в этом странном мире, только в сотню раз плотнее туман. Он полз в горло, а дальше вниз, в желудок. Туман был склизкий и холодный. Андрея рвало. Он извивался, пытался отвернутся. Но пилот только смеялся, продолжая испускать из кистей темный, похожий скорее на дым, туман. В конце, когда пилот слез с него, и отошел на несколько шагов, продолжая немного посмеиваться, туман начал шевелиться внутри Андрея. Он пробил желудок, потянулся к позвоночнику, начал втекать в мышцы, сжимать кости. Андрей хотел закричать, но дыхание перехватило. Зато пилот, перестав смеяться как будто между делом спросил: «Так ты видел её?». Андрей не мог ему ответить. Он корчился на широком крыле самолета в надежде, что это поскорее пройдёт. Но пилота такой вариант явно не устраивал. Он подлетел к Андрею и, наклонившись, снова спросил: «Так ты видел или нет?». И когда Андрей опять ему не ответил, он, наклонившись ещё ближе, начал визжать: «Видел или нет?! Видел или нет?!». Андрей, продолжая извиваться, пытался ему ответить, чтобы прекратить это истязание для его ушей. Но легкие не слушались. «Видел или нет?! Видел или нет?! Видел или нет?». Боль начала понемногу отступать. «В голове вертелась мысль: «Интересно, как у него выдерживают связки». Как только боль немного откупила, Андрей напряг, каждую клетку своего тела и выдохнул: «Видел». Пилот, набирая воздух для новой тирады одинаковых вопросов, выдохнул. И уже хрипло прошептал: «Хорошо, вниз». Андрей, как бы холодно ему не было, растекся на крыле. Он очень устал от боли, он очень устал от криков пилота. Из-за влаги и холода, он уже совсем не чувствовал своих ног. Снимать штаны уже было поздно. Холоднее уже быть просто не могло. «Вниз!», – снова начал визжать пилот.
Андрей подошел к зеркалу. Весь его торс и спину теперь опоясывали татуировки цепей из темного тумана. Цепи медленно шевелились, стягивались. Андрей умылся, татуировки давили. «Они будут вечно стягиваться. Такова цена силы, но казалось бы: если они будут так долго стягиваться, то в какой – то момент они окончательно тебя сожмут. Но нет, они будут просто давить и напоминать, кому ты служишь и чья эта сила», – опять тихо и грустно бормотал пилот.
Они зажгли керосиновую лампу. Стало немного теплее. Штаны, наконец, высохли, ноги болели. Туман выходил из кончиков пальцев Андрея и постепенно заполнял самолет. «Сожми! Сожми! Сделай его острым!», – надрывался пилот. Андрей нахмурился, у него очень сильно болела голова. Туман втянулся сам в себя, превращаясь в тонкую линию лезвия. Андрей боялся пилота. Его непредсказуемость пугала, его внешний вид пугал, его непонятная сущность пугала. «А теперь расслабься! Расслабься! Ему надо втянуться! Расслабься!». По ушам опять резануло. Андрей хотел поинтересоваться, как можно расслабиться, когда он рядом, но вместо этого попытался выполнить указание. Пилот пугал его. Туман тут же потянулся к кончикам его пальцев. Татуировки снова сдавили тело Андрея. Он поморщился. Накатила легкая слабость. Выпускать туман было хорошо. Это было похоже на чувство, когда ты только что снял очень тугую обувь. И хотя бы это маленькое удовольствие немного успокаивало. «Это было сложнее чем я думал, – почти нормально сказал пилот, – иди наверх, тебя ждут». Пилот подошел к сундуку, открыл крышку, полез внутрь. Еще несколько секунд из сундука доносились звуки, но потом, всё внутри самолета затихло.
Глава 8
Андрей открыл глаза. Он лежал на грубом деревянном полу. Железные ребра кованного люка больно врезались в лопатки. Над ним весел колокол. Андрей попытался подняться, но не успел он встать на колени, как к нему, как громыхающий поезд, с визгом вносящийся на перрон, влетело всё: холод, боль, жестокость, сила. Он помнил, как сидел на коленках на острове, обвитым туманом, как из его рук вытек длинный нож, из того же тумана, как он вспорол себе живот, и как кровь лилась и застилала его глаза. Андрей быстро посмотрел вниз. Внизу была длинная неровная розовая рытвина. По внешнему виду, шраму было несколько месяцев. Андрей напрягся, аккуратно встал на ноги. Он был на верхушке колокольни. Она была высокой, но не той, эта была не та колокольня, поражавшая своими размерами и величием. Андрей огляделся.
Он очутился на величественной, сверкающей наполированным камнем, огромной площади. Дворцы, украшенные всевозможными орнаментами и золотом, носили на себе внушительные электрические экраны. Вся площадь, как ванна, доверху наполненная тараканами, кишела людьми. Лишь платформа, построенная внизу, вокруг колокольни, возвышалась на несколько метров. Пепел витал в воздухе и падал на людей. А люди кричали: кто-то от радости и возбуждения, а кто-то от боли. Люди на платформе горели и сгорали, визжала, извиваясь и корчась. Как только догорали, приходили солдаты, одетые в серые мундиры и черные лакированные сапоги, снимали всё, что оставалось и выводили новых, вновь разжигая костер под ногами. Это продолжалось долго. Их фуражки, такие же серые все мелькали по эшафоту. Когда солдаты скинули последнюю партию обугленной плоти, и платформа опустела, никто не расходился. Все оставались на своих местах, переводя дух от увиденного и завороженно наблюдая. Внизу загудело и завибрировало. Послышался стрекот, экраны, визжавшие от натуги, выдавали нечеткое, огромное изображение одного и того же. На всех, смотрели несколько копий юноши, лет двадцати. Его светлые невесомые кудри лениво порхали, как будто под водой. Глаза смотрели легко и пронзительно. Вся