Мария обиженно поджимает губы и смотрит на отца, ища поддержки.
Но отец не поддержит сейчас, он только качает головой.
И Мария, наконец, подчиняется.
Зал пустеет.
Только они вчетвером.
— Ублюдок! — злобно шипит Каролине сквозь зубы. — Ты унизил меня при всех!
Сигваль снова морщится, отталкивает ее от себя и сам отступает на шаг.
— Нет, — говорит холодно. — Ты сделала это сама.
Каролине неудержимо трясет, кажется, она готова убить его.
— Потому, что я пришла сама?! Я верила тебе! Я…
— Нет, — прерывает Сигваль. — Не потому. Я никогда не бываю против, если женщина сама проявляет инициативу. Если она хочет получить удовольствие и узнать меня получше — это отлично. Я только за. Тем более, если она так охуительно прекрасна!
Сигваль ухмыляется, окидывая Каролине сальным оценивающим взглядом. Она действительно невероятно хороша, ей нет равных при дворе. Но сейчас, она так некрасиво жалко краснеет, бледнеет под его взглядом, ее губы дрожат.
— Я хочу дать тебе совет, Лине, на будущее, — ровно и тихо говорит Сигваль, так, что, пожалуй, за десяток шагов уже не слышно. — На тот случай, когда ты все же найдешь себе подходящего человека в мужья, — держи язык за зубами. По крайней мере, до свадьбы. А лучше — всегда. Потому, что это, блядь, пиздец! Если ты, блядь, уже в первую ночь так выносишь мозг, то мне даже страшно представить, что будет дальше. Никогда, ни при каких обстоятельствах, а уж тем более в первый раз, не начинай рассказывать, как ты все отлично понимаешь, какая ты проницательная, разумная, и сейчас прямо всем расскажешь, как надо поступить. Потому, что ты не понимаешь нихуя. От тебя никто не ждет этого понимания. Да, блядь, сдалось оно мне? Все, что было нужно, это вовремя заткнуться. Особенно, когда тебя вежливо просят. А уж когда просят невежливо — тем более. И не лезть своими куриными мозгами и куриными лапами незнакомому человеку в душу. Не копаться там. И не рассказывать, как человек без твоего ценного мнения всю жизнь был неправ. Тебе понятно?
— Ты ублюдок! — Каролине белеет, словно сейчас упадет в обморок, у нее почти истерика. — Что такого я сказала тебе? Что я сделала? Я всего лишь спросила, что за сука так разукрасила тебя? Какой тварью надо быть, чтобы вытворять такое?! Ты просто больной урод! Да мне стало страшно! А если ты решишь сделать такое со мной?! Она хотела выжечь тебе сердце? Ты хотел умереть? Что это? Ты ненормальный! Я, всего лишь, пыталась посочувствовать тебе, а ты! Ты связал меня, заткнул рот и оттрахал, как шлюху! Я даже стерпела! Я… Но вот сейчас… За что?!
Сигваль устало вздыхает.
— Еще раз, Лине. Последний раз. Ты открываешь свой нежный ротик только в двух случаях. Когда хочешь так сладко и горячо стонать, показывая, насколько тебе приятно. Это восхитительно, от твоих стонов встанет даже у мертвого. И еще — если захочешь взять член в рот и облизать его. Тут все тоже отлично. Во всех остальных случаях, ты только улыбаешься и киваешь. И, блядь, молчишь.
— Ублюдок! Тебе не жена нужна, а шлюха! Чтобы трахать ее, и чтобы она не смела и слова сказать!
— Шлюх мне хватит без тебя. И новая — ни к чему. Мне надоело, Лине. Еще одно слово, и я свяжу и выебу тебя прямо во дворе. Моей репутации это не повредит. А тебе — решай сама. Могу поспорить, ночью тебе даже понравилось.
В последних словах — едкий сарказм.
Один вдох и один выдох.
Поворачивается к Оливии.
— Хочется сказать, что мне жаль, — говорит он. — Но, пожалуй, даже к лучшему, что ты слышишь все это. Так точно не будет иллюзий на мой счет. Иллюзии — это зло. Вот только не знаю теперь, стоит ли спрашивать: хочешь ли ты выйти за меня замуж?
— Нет, — тихо говорит Оливия, потрясенно. — Не хочу.
— Боюсь, у тебя нет выбора.
— Это чудовищно, — так же тихо говорит она.
— Да, — соглашается он.
— Она так ждала тебя… — Оливия и сама не может понять, для чего говорит это. Сейчас ее тоже так… сгоряча…
Сигваль зажмуривается на мгновение, до хруста сжимает зубы.
Потом снова смотрит на нее, глаза в глаза.
— Мне жаль, — говорит шепотом.
— Мне тоже.
Оливия поворачивается к нему спиной, даже не думая спрашивать разрешения. И идет прочь. И он даже не думает остановить.
— Три дня! — только бросает королю. — Подготовьте все, что нужно. Через три дня мы уезжаем. Я забираю ее.
2. Ингрид, обнаженная леди
Еще до поездки в Бейону, до Оливии.
За две недели до.
Той птицы на шее еще нет.
Когда Ингрид видит, как он выходит из Малого зала совета, один, как идет, резким рваным шагом, словно слегка пьяный, и слепо утыкается в стену, упираясь в нее вытянутыми руками, наваливаясь, словно желая сдвинуть, глухо и страшно рычит… Понимает, что выбрала удачный день.
Когда он со всей дури лупит каменную стену кулаком, потом еще раз и снова, словно пытаясь разнести все к чертям. И еще раз, даже не чувствуя, как содраны костяшки, и по пальцам течет кровь — она понимает, что лучшего момента и не найти.
Сейчас.
Только осторожно.
Он словно раненый зверь — уязвим, но безумно опасен. Одно неверное движение, и убьет.
Это возбуждает. Безумно возбуждает.
Она идет к нему через весь пустой зал тихо и мягко, словно кошка. Крадучись.
Он все равно слышит, хотя до последнего момента не подает виду. Да Ингрид и не сомневается…
Он разворачивается к ней резко, когда ей уже кажется, что удалось, когда протягивает руку, чтобы коснуться его плеча.
Резко разворачивается всем корпусом.
Но не хватает ее за руку, хотя, по идее, должен был. После всех разборок и криков, после всех выяснений отношений с отцом, после открытых и молчаливых войн с этим лордами, советниками, торгашами и кредиторами, кто-то мог захотеть воткнуть нож ему в спину. Легко. Странно, что до сих пор жив, он же мешает им всем.
Но он открывается. Не перехватывает, а открывается наоборот. Если бы нож был у Ингрид в руке, она легко бы воткнула ему