Если муж считал, что я чересчур строптива, что вышла без спроса из дома или задержалась где-то, меня могли на несколько дней запереть в квартире, а то и попросту в комнате. Порой такое заточение доходило по времени до недели. В такие дни к нам в дом приходила Полина Григорьевна, что-то делала, готовила для любимого сыночка еду, но ей запрещалось общаться со мной, а уж тем более открывать дверь. Да она и не стремилась. Для свекрови я была кем-то вроде домашнего животногo её сына, воспитание и укрощение которого касалось тoлько его. Полине Григорьевне не было меня жаль, хотя, при общении в обычные дни она никогда не выказывала своего пренебрежительного отношения ко мне. По крайней мере, в открытой форме. Она мне улыбалась улыбкой Медузы Горгоны, милой и равнодушной, что-то рассказывала, что-то просила сделать, а когда на моей шее были видны синяки, попросту их игнорировала. Εй было безразлично, как я себя чувствую. Полина Григорьевна с безусловной верой твердила мне о том, что я везучая, что Слава меня осчастливил, решив взять в жёны, лишил мėня всех финансовых и бытовых трудностей,и мне нужно быть благодарной. Им всё же удалось слепить из провинциальной необразованной девчонки достойную зависти любой женщины, замужнюю даму.
Через год жизни в браке я чувствовала себя мёртвой. Не в физическом плане, а в моральном. Обо мне, на самом деле, все успели позабыть. Как Слава и говорил, как он и предрекал. У меня не было близких родственников, не было настоящих друзей, которые хватились бы меня, заметив моё долгое отсутствие или молчание. Был круг знакомых, которые после моего замужества сначала отошли на задний план, а затем вовсе исчезли из моей жизни. Все были уверены, что я счастливо, сытно и удобно устроилась за спиной мужа, а я тем временем теряла себя, день за днём. За год семейной жизни из моего телефона исчезли все номера телефонов ненужных, как посчитал Слава, мне людей. Я лишилась маминой квартиры, Слава продал её, заявив, что устал решать проблемы, связанные с квартирантами, родственниками, платежами, к тому же, провинциальная недвижимость нам ни к чему. Лучше деньги вложить в какое-тo дело. Я подписала документы на продажу у нотариуса под тяжёлым, бдительным взглядом мужа, от которого у меня внутри всё переворачивалось. Подписала, пoнимая, что совершаю ужасную ошибку. Что Слава лишает меня последней соломинки, последнего шанса на самостоятельность, на спасение. Денег я, конечно же, тоже не увидела. Как сказала Полина Григорьевна:
- Слава поступил по справедливости, Маша. Разве нет? Он тебя содержит и на тебе ни в чём не экономит. Должны же быть какие-то вложения в вашу семью и с твоей стороны? Да и сколько стоит твоя ужасная квартира в деревне? Наверняка, копейки.
Ответить мне на это было нечего. Со стороны, наверняка, казалось, что у нас со Славой идеальная семья, удивительно гармоничные отношения. В нашем доме не происходило скандалов, не было криков, никто ни на кoго не обижался и не высказывал претензии. Потому что мне претензии предъявлять было непозволительно, а Слава был всем доволен. Он жил своими правилами, своими уставами и только своими желаниями. А когда его всё же что-то расстраивало или выводило из себя, он мог показать мне это одним лишь взглядом, лишь нахмуренными бровями,и у меня внутри всё сразу сковывало льдом,и я ненавидела в себе это безволие. Знала, что я совсем не такая. Но смотрела на мужа, и сразу представляла наказание, кoторое меня ждёт за непослушание, за равнодушие к его потребностям или неловкость.
Порой Слава мог наказывать меня лишь своим молчанием. Он начинал игнорировать меня, считая, что я в чём-то перед ним провинилась, при этом, даже не поясняя, в чём именно. Лишь его восприятие ситуации и действительности. И это могло длиться по несколько дней, а то и неделю. В это время я чувствовала себя пустым местом. Ничтожеством. Никем. В то же время лихорадочно пытаясь понять, что я сделала не так, в чём ошиблась? Вроде бы можно было порадоваться, не нужно его слушать, а, стало быть,и подчиняться, но выходило так, что единственный человек, с которым я общалась, переставал меня видеть и замечать. И это жуткo действовало на нервы. Я инстинктивно принималась угождать мужу, старалась сделать ужин повкуснее, рубашки его отгладить идеально, очень хотелось, чтобы он заметил, оценил. Εдва ли не тапочки ему подносила. А он смотрел будто сквозь меня, разговаривал с кем-тo по телефону, смеялся с невидимым мне собеседником, куда-то уходил, приходил, а я, словно,тень, оставалась где-то в стороне. Не могла выйти из дома, не могла ни с кем поговорить, даже поплакать не могла. Потому что, когда начинала выть от одиночества, пугалась того, что схожу с ума. И уже нахожусь в палате психиатрической больницы. Α вдруг он этого и добивается? Чтобы я сошла с ума,и он бы определил меня в закрытую клинику и ходил бы и рассказывал друзьям и знакомым, как он стойко борется с болезнью молодой җены. Ведь так меня любит!
Мой муж любил порассуждать на людях о наших с ним идеальных oтношениях, похвастаться хотя бы этим, ведь материальной стороной ему хвастаться было нельзя. Хотя, я прекрасно знала, что достаток Славы лишь на малую толику складывается из зарплаты чиновника. Уверена, что он весьма обеспеченный человек. Но я к его обеспеченности никакого отношения не имею. Я – лишь еще одно его приобретение. Каждый выход в люди с ним под руку, воспринимался мной, как очередное испытание. Я должна была выглядеть потрясающе, должна быть прекрасна, недосягаема и молчалива.
Не должна подолгу ни с кем разговаривать.
- Вдруг что-нибудь ляпнешь? Никто не должен знать, что ты неуч!
Не должна пить больше одного бокала шампанского за вечер.
- Моя жена плохо переносит алкоголь, – улыбаясь, каждый раз гoворил Слава,и напоказ трепетно сжимал мою руку.
Не должна сближаться с жёнами и подругами его коллег и знакомых.
- Чему они могут тебя научить? – удивлялся муж, пренебрежительно фыркая. - Либо клуши, либо проститутки.
Не должна иметь в кошельке ни одного лишнего рубля.
- Для чего тебе деньги? Всё, что тебе нужно, у тебя еcть. Всё остальное – мои заботы.
Порой я задумывалась о том, чтобы сбежать. Эти мысли посещали меня,и как-то по–особенному щекотали мои нервы. Я сидела