Впрочем, дьякон тоже не выказывал бурной радости от пребывания в крохотном деревенском приходе. Его амбиции были такими же безграничными, как и его лень. Дьякон Швабриил тешился мыслью, что оказался здесь ненадолго и скоро получит значительное повышение. А потому и трудиться на благо прихода не имел никакого желания. В основном он шатался по монастырю, изображая бурную деятельность. Перед пресвитером Никониилом тем не менее старательно гнул спину и лебезил, как только мог, пуская в ход даже самую неприкрытую лесть и бесстыдную ложь.
Бывало, конечно, что пресвитер заставал дьякона, отлынивающим от работы. Тогда Швабриил падал на колени и начинал неистово молиться, изображая внезапно нахлынувшую на него благодать. Пресвитер, конечно, все понимал, но лишь смиренно отводил взгляд.
И конечно, одним из любимых занятий дьякона Швабриила было придираться к Брану и с важным видом давать ему наставления.
– Расслабляешься, послушник? – весело спросил дьякон, сверху вниз глядя на сидящего на земле мальчика. Швабриил, видимо, был чрезвычайно доволен тем, как выбил ящик у него из-под ног. Он всегда называл Брана именно «послушник», и никогда не обращался по имени. – Грядки сами себя не прорыхлят.
– Простите, дьякон Швабриил. – Из-за боли голос Брана прозвучал вымученно, за что тут же ухватился монах.
– В тебе недостаточно смирения, послушник, – важно провозгласил он. – Смирение обретают послушанием. Как закончишь с грядками, иди на кухню и займись обедом. И поторопись. Обед должен быть готов к сроку, послушник.
Бран проскрежетал зубами. Сегодня ведь дьякон Швабриил должен был заниматься кухней! Опять монах перекладывал свои обязанности на него. Но вслух Бран, конечно же, сказал другое.
– Да, дьякон Швабриил.
– Что-то в твоем голосе маловато почтения к старшим, послушник, – довольный придиркой, продолжал дьякон Швабриил: – Разве так благодарят за дарованную возможность потрудиться во славу Отца Небесного?
Бран подумал, что пресвитер Никониил уж точно бы не роптал в такой ситуации, а работу принял бы с радостью.
– Благословите на труд, дьякон Швабриил. – Бран низко склонил голову.
В благословлении этого монаха мальчик не нуждался. Но проявление покорности – единственное, что могло хоть ненадолго заставить дьякона погрузиться в мысли о собственном величии и благости. В эти моменты его можно было не опасаться.
– Благословляю тебя, послушник, – с важностью произнес дьякон Швабриил, задрав нос, и, чрезвычайно довольный собой, удалился.
Глава 2
Шел ужин. Пресвитер Никониил и дьякон Швабриил молча трапезничали. Бран стоял за кафедрой у окна и читал вслух житие. Когда все закончат принимать пищу и уйдут, он сможет поесть сам и убрать со стола. Сегодня была его очередь читать. Они с дьяконом Швабриилом менялись каждый день. Пресвитер Никониил выполнял эту обязанность по воскресеньям.
Конечно, дьякон Швабриил сегодня будет ковыряться в тарелке целый час, чтобы Брану пришлось дольше стоять и читать, а значит, и позже приступить к ужину. Так что вся еда должна была остыть. Но сегодня мальчик не обращал на это никакого внимания. Во-первых, в такую жару ничего горячего и не хотелось. А во-вторых, сегодня Бран читал свое любимое житие человека, который теперь являлся Первосвященником всего монашества на Санпаттерийском материке, а фактически и главой надо всеми мирскими правителями. В книге описывалось, какие невероятные чудеса смирения, милосердия и усердия в работе являл будущий Первосвященник, еще когда был послушником и едва стал монахом. Как силой своей молитвы он изгонял темных тварей. Как проявлял невероятную стойкость и отрешенность в борьбе с Нечистым. Бран мог бы и целый день читать это житие. Он мечтал однажды хоть одним глазком, хоть издали увидеть Первосвященника, ощутить свет его благости. Поэтому выходки дьякона за ужином совсем его не трогали.
Трапеза подходила к концу, когда в дверь вдруг настойчиво постучали. Это было удивительно. Прихожане обычно не являлись в это время и никогда не ломились в трапезную. Это могли быть бездомные-паломники, но они всегда приходили в монастырь ближе к зиме, спасаться от холодов, а сейчас на улице стояло жаркое лето.
Решив, что причина должна быть серьезной, пресвитер Никониил сам поднялся из-за стола и пошел к двери. Дьякону Швабриилу тоже пришлось привстать согласно этикету, чем он был очень недоволен. Бран прекратил чтение.
На пороге стоял высокий человек, весь закутанный в черное. Это не были традиционные монашеские одежды, и тем не менее сразу стало ясно, что он не мирянин. Лица гостя почти не было видно из-за глубоко надвинутого капюшона, кроме тяжелого подбородка и суровой линии плотно сомкнутых губ.
– Спасайся, брат, – сказал человек в черном привычную фразу приветствия. Голос у него был грубый и низкий. Если бы эти слова были произнесены не в монастырском приходе, а на большой дороге или в лесу, Бран уже со всех ног несся бы прочь от этого человека.
– Спаси, Отец Небесный, – смиренно ответил пресвитер Никониил с поклоном.
Бран заметил, что гость, вопреки обычаю, не поклонился. Вместо этого он демонстративно скрестил руки на груди, давая всем разглядеть надетый прямо поверх черной перчатки большой золотой перстень на указательном пальце его правой руки. Бран едва не выронил книгу из рук. На белом камне перстня был выгравирован золотом купол с крестом. Знак отличия, который носили черные монахи-странники. Они являлись особо приближенными к Первосвященнику и разносили по земле его волю.
Нечего и говорить, что странники никогда не заглядывали в крохотный приход в маленькой деревне. Большой тракт проходил слишком далеко, а по местным, заросшим травой лесным дорогам не ездил никто, кроме обитателей окрестных деревень, очень редких в этих краях торговцев да блуждающих паломников. А тут сам черный монах-странник! Неужто сбился с пути? Бран почувствовал, как у него начинает кружиться голова и ноги становятся ватными. Черный монах, который виделся и говорил с самим Первосвященником!
Со стороны стола раздался грохот. Дьякон Швабриил опрокинул лавку. Он, похоже, был поражен не меньше послушника. Его лицо вытянулось и пошло пятнами, бородавка на носу непроизвольно задергалась. Он открывал и закрывал рот, не издавая при этом ни звука, отчего живо напоминал выброшенную на берег рыбу. Видимо, Швабриил уже решил,