— Извини, папа, но у меня другие планы.
— Чего?!
Вопрос этот вызвал у матушки новый поток слез и стенаний — причем непонятно было, за кого она переживает, за мужа ли с его слабым сердцем, за неблагодарного отпрыска или за гортензии, которым накануне досталось от соседской собаки.
— Я не собираюсь тратить свой талант на переписывание отчетов.
— Чего? — чуть тише — все же выносить семейную ссору в люди было не лучшей идеей — спросил Торвальд.
— Я отправляюсь в столицу. Поступлю в Академию и…
— Денег нет.
— Папа! Пойми, пожалуйста, то, что ты предлагаешь, хорошо для Года… или вот для Крони, но не для меня… я же сдохну от тоски…
Торвальд нахмурился.
По его глубочайшему убеждению всякая тоска неплохо лечилась тяжкою работой.
— Некроманты всегда неплохо зарабатывают, — Ричард чувствовал, что высокие идеи предназначения и необходимости личностного роста далеки от отцовского сознания, а потому прибегнул к аргументу простому и понятному.
И Торвальд призадумался.
Оно, конечно, верно. Некромантам, которые при дипломе, платят изрядно. Вон, дома-то у них хорошие, в Белом квартале ставлены, но… это ж сколько учиться?
— Пять лет, — ответил Ричард. — И два года полевой практики, чтобы получить полный допуск.
— Семь лет.
Семь лет жизни, потраченных впустую. И более того, проплаченных из семейного бюджета, на котором и без того лежали неподъемным грузом приданое троим дочерям, расширение семейного дела, ремонт крыши и тысяча ежедневных обязательных трат…
— Нет.
— Отец! — Ричард не собирался вот просто так отказываться от мечты.
— Нет, — Торвальд покачал головой. — Работать пойдешь. Хватит на шее сидеть…
— Я…
— Хватит! — На этот окрик обернулись и вороны, обретавшие при городской школе. А заодно уж и выпускники, и родители их, и учителя.
Матушка тоненько всхлипнула. Сестры хором вздохнули — ссор они не любили. А старший братец сочувственно похлопал Ричарда по плечу:
— Привыкнешь.
Привыкать к семейной жизни вновь Ричарду не хотелось. Признаться, его всегда несколько тяготила многочисленная и шумная родня, которая не ограничивалась братьями и сестрами, но включала еще двоих дядьев с женами и бесчисленное количество кузенов и кузин. В школе-интернате было не в пример тише.
Спокойней.
И Ричард вдруг явственно осознал, что если уступит, то до конца долгой своей жизни — а маги живут куда дольше обыкновенных людей — не видать ему покоя. И закрыв глаза — приступ отчаянной смелости требовал немалой силы духа — сказал:
— Я все равно поеду в столицу.
Ответ отца был прост, понятен и нецензурен.
Однако в столицу Ричард поехал. С тем же чемоданом, который верой и правдой служил не одному поколению Годдардов, и пустым кошельком. Последнее обстоятельство, по мнению Торвальда Годдарда, так и не смирившегося с этаким откровенным проявлением сыновней непочтительности, должно было отрезвить отпрыска и вернуть его, раскаявшегося, в отчий дом.
Торвальд был упрям.
Правда, не учел он, что качество это унаследовал и Ричард.
В столице ему пришлось туго. Провинциал с большими амбициями, но без денег? Этим никого не удивишь. Нет, в Академию магии Ричард поступил — все же даром Боги наделили немалым, а к нему приложились отличные отметки и рекомендательное письмо директора школы, некогда имевшего честь в Академии обучаться. Однако будущее оказалось вовсе не столь радужным, как представлялось сие Ричарду.
Пустой кошелек не спешил наполняться.
Подработка, на которую Ричард серьезно рассчитывал — все же школа давала право на использование магических сил четвертого и даже третьего уровня, — не находилась. В столице и без него хватало магов-недоучек, что порождало жесткую конкуренцию. И единственное, что ему удалось найти, — место смотрителя при полупарализованном старике, чей дурной нрав и привычка сквернословить отпугнули профессиональных целительниц и трех родных дочерей.
Старик обретался в маленькой душной квартирке, где пришлось поселиться и Ричарду.
Того, что платили за присмотр, худо-бедно хватало на еду и необходимые мелочи, а вот одежду приходилось искать в лавках старьевщика. Благо их в квартале Гончаров хватало.
Пожалуй, будь Ричард менее упрям, он бы вернулся.
Порой он даже мечтал о возвращении, живо представляя себе радость матери и скупую похвалу отца — не всяк способен признать свои ошибки, но мечты оставались мечтами.
Он учился.
Он вгрызался в пресловутый гранит науки, поскольку именно в ней находил отдушину. За манускриптами забывался и голод, и зловредный старик, полночи оравший матерные песни. На практикумах, сотворяя из костей и плоти нечто живое, Ричард чувствовал себя всемогущим, а не нищим оборванцем, на которого в Белом городе поглядывали с немалым подозрением. И в письмах домой, регулярных, пусть и стоило отправление целых три медяка, он писал исключительно об учебе.
Восторженно.
Так, чтобы понял отец — сын был прав в своем выборе.
Об Академии, сотворенной в белом мраморе. Об однокурсниках, которые Ричарда любили и, несомненно, помогали во всем. Последнее, конечно, было ложью. С однокурсниками отношения не заладились с первого дня. Кто он? Потомственный каро, прибывший из какого-то городка, о существовании которого большинство жителей Кристанена и не подозревали. И как смел он, провинциальный зазнайка, подумать, что в силе и таланте равняется почтенным лойро, чья кровь благословлена Богами?
На Ричарда смотрели сначала с недоумением.
Потом с удивлением — как вышло так, что он, никчемный, сумел перебраться через рубеж первой сессии, на котором отсеялась треть группы. И в числе ушедших были господа куда как достойные. К примеру, единственный сын лойро Ивельссона, императорского казначея. Или вот младший отпрыск двоюродного брата Императора?
Учителя были беспристрастны.
Неподкупны.
Так казалось Ричарду, и не ему одному.
И он, чувствуя растущую к себе ненависть, лишь крепче стискивал зубы.
Не дождетесь!
Вторая сессия прошла легко. На третьей он получил алую ленту лучшего ученика группы и, что куда приятней, двадцать золотых монет премии. Это позволило ему покинуть опостылевшего паралитика, норов которого ухудшался день ото дня, а здоровье оставалось богатырским, и снять комнатушку у тихой вдовы. К комнатушке, точнее закутку за ширмой, прилагались ужины и завтраки, что было уже роскошью. Остаток денег Ричард придержал, здраво рассудив, что такая удача часто не случается.
Но ему удалось повторить подвиг и на четвертой сессии…
К пятой он подходил куда спокойней, а после нее сам собой отыскался способ дополнительного заработка. Ричард без тени сомнений взялся за работы для тех, кому учиться, собственно говоря, было лень, а родительское состояние позволяло этой лени потакать.
Брался он не только за профильные предметы, здраво рассудив, что принцип составления рефератов везде един, а потому к выпускному курсу изрядно расширил свой кругозор и даже успел углубленно изучить некоторые, весьма специфические, ответвления магической науки, как, к примеру, рунопись и оркский шаманизм. Впрочем, ум его и знания лишь усугубили пропасть между Ричардом и однокурсниками, которых этакая кладезь талантов у того, кто этими талантами обладать не должен был в силу низкого происхождения, вовсе не радовала.
Не единожды Ричарда пытались