Валера сидел в кабинете, курил и смотрел в пространство. Меня он заметил не сразу.

– Привет, – наконец-то отреагировал он. – Какими судьбами? Ты ж на вскрытия не ходишь. От Генки есть что-нибудь?

– Привет. Ты же знаешь, я потому и пошла в психиатрию, что мои больные, как у дерматолога, не выздоравливают и не умирают. По крайней мере от того, от чего у меня лечатся. От Генки давно ничего нет. Кофе угостишь?

– У меня нет. – Он продемонстрировал банку из-под «Пеле», набитую окурками.

– Хороший гость со своим приходит, – и я водрузила на стол эффектную банку «Якобса».

Валера быстро вскипятил крохотный чайник, поставил передо мной щербатую чашку, буркнув: «Не кривись, чистая…» Разлил кипяток и после первого глотка сказал, выдержав паузу:

– И что хорошему гостю надо?

– Информацию. Ты ж у нас лучший диагност. Помнишь, вчера Васильич бомжа привез? Это из моего подъезда. Ты уже вскрыл?

– Спохватилась, – хмыкнул Валера. – Наверное, уже и похоронили. Сейчас узнаем. Прохоровна-а-а!

На пороге появилась старушка из позапрошлого века. Это тогда носили халаты с завязками-тесемками сзади и фартуки из рыжей компрессной клеенки, давно уже полинявшей и растрескавшейся. И нарукавники из нее же.

Старушка выглядела лет на сто с гаком: пергаментная морщинистая кожа в «гречке», черепашьи складчатые веки и шея. И темные глаза, видевшие, казалось, столько, что больше уже и незачем.

Запах, который сопровождал старушку, был хорошо знаком – от него между лопатками поползли мурашки и захотелось бежать отсюда сломя голову.

Я схватилась за чашку и принялась цедить кофе, чтобы перебить запах тления, формалина и еще чего-то страшного.

– Что, Валерий Иванович? – между тем спросила старушка.

– Горкомхозовские приезжали?

– Приезжали, забрали всех своих. Вчерашнюю и тех двоих. Сейчас только хозяйские остались.

– Вот и ладно, а я уже думал, опять надо звонить, лаяться. Кофе будешь?

– Спасибо, я потом. Одного завтра забирают, одежду привезли, пудру, румяна…

– Ну как хочешь.

Старушка безмолвно ушла.

Мне захотелось открыть форточку и постоять у окна, но я продолжала давиться кофе.

– Ну вот видишь, и концы в воду. Ты, что ли, грохнула?

– Конечно я, а то как же. Ты же знаешь, у меня сезонное обострение. Вою на луну и выхожу на охоту. И вообще я чучела бомжей коллекционирую.

– А серьезно?

– А серьезно меня интересует причина смерти. Нет ли там тубика или чего похуже. Ты же знаешь наши проблемы. Если хоть что-то, хоть подозрение, я лучше сама надену респиратор и весь подъезд залью хлоркой. Пока еще СЭС приедет. А если телегу в СЭС напишешь, чтоб они это сами проделали, с меня коньяк к кофе.

– Успокойся, мать, – сказал Валерка, неожиданно очень серьезно. – Ничего там нет. Просто старость. Такая старость, что непонятно, как она вообще на второй этаж залезла. Не моложе Прохоровны, – он кивнул на дверь, – а она здесь с пятидесятого года работает.

– Она? – обалдело повторила я. – Так это женщина?

– Была, – поправил Валерка. – Да, а что такого? В такой старости уже все на одно лицо, и мужики и бабы. Так что будь спокойна, старость вещь неизбежная, но не заразная.

– Спасибо, утешил. Только хотела о ней, проклятой, забыть. Но все равно спасибо. Ты у нас точно лучший диагност.

– Работа такая, – ответил Валерка с пафосом.

Я чмокнула его в щеку, на что он пообещал: «Генка приедет, все ему расскажу», – и даже улыбнулся. Валерка всегда был веселым и отзывчивым на шутку – несмотря на свою работу. Пока не вляпался в ту же беду, что и мы.

Я вышла из прокуренного Валеркиного кабинета в коридор, наполненный запахом, который принесла с собой Прохоровна. Когда за мной захлопнулась ободранная дверь, показалось, что я вышла из могилы.

Хотя я вышла всего-то из больничного морга.

На скамеечке у входа сидела Прохоровна. Ее наряд теперь дополняли оранжевые хозяйственные перчатки. Она курила, рассеянно поднося ко рту сигарету, зажатую в хирургический зажим. На скамейке ярко горела в солнечном пятне красная пачка «Примы». При каждой затяжке солнце вспыхивало в наборном целлулоидном мундштуке, древнем, как сама Прохоровна. Точно такой остался у нас после Генкиного деда, прошедшего с ним от Тулы до Берлина.

– До свиданья, – сказала я Прохоровне. – Извините, имя не расслышала.

Прохоровна уставилась на меня неподвижным черепашьим взглядом.

– Анной крестили… – после паузы отозвалась она.

– До свиданья, Анна Прохоровна.

– До свиданья.

Я пошла к воротам, ощущая между лопаток взгляд Прохоровны, как ружейное дуло.

Когда из сумки грянула выходная ария Кармен, стало ясно, что полоса удач продолжается. Это был позывной анестезиолога Романа. Генка несколько раз оперировал с ним, видел его в деле и посоветовал согласиться, когда Роман предложил первый калым. Никто из нас троих об этом ни разу не пожалел. Роман был надежен, профессионален и молчалив. Что немаловажно, он весил девяносто кэгэ и имел первый разряд по дзюдо. А еще его двоюродная тетка держала частную гостиницу. Начинали мы там, а сейчас Романов телефон известен всему гостиничному сообществу. Со мной он связывался сам. Видимо, меня считали медсестрой у Романа на подхвате. И хрен по нему… Свои деньги зарабатываю, а там хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Как всегда, Роман был немногословен:

– Приезжай в «Якорь».

– Один?

– Нет, с женой.

– Буду подъезжать, позвоню, пусть она спустится на ресепшен.

Я опрометью добежала домой, схватила «тревожную» сумку, на ходу проверила ее содержимое. Чуть не споткнулась о Макса, вообразившего, что его сейчас поведут гулять, и под его оскорбленный лай слетела по лестнице, набирая номер такси.

Уже из машины я позвонила Дашке:

– Катьку заберешь сама. Я в ночь, когда вернусь, не знаю. Макса выведи.

– Калым?

– Да.

– Глюк ауф.

Оттого, что она повторила обычную Генкину фразу, которой он всегда провожал меня на «задание», унаследованную от прадеда – силезского шахтера, у меня навернулись слезы.

Глюк ауф – счастливо подняться. Счастливо подняться нам всем из этой ситуации, в которой мы оказались. Из бездомности, из неуверенности в завтрашнем дне, из работы «на унитаз», а не на перспективу.

Рынок, поворот к универмагу – пора набрать Романа.

– Я подъезжаю, пусть спускается.

– Угу.

Немногословный ты наш… А чего ожидать, у анестезиолога-реаниматора пациенты обычно не разговаривают.

Роман ждал в гостиничном холле. Рядом с ним стояла полноватая крашеная блондинка, судорожно тискающая сумочку.

Та-а-ак… Красноватый неустойчивый загар. Осветленным волосам солнце и морская вода не пошли на пользу. Турецкий сарафан явно с базара. Лицо чуть одутловатое, глаза красные – не спала ночь, плакала. Явно вариант «мать моих детей». Золушка. Любовниц и партнеров по бизнесу возят не сюда. А с этой и Черного моря достаточно.

– Рассказывайте, что у вас случилось.

Почему у них у всех такой одинаковый сценарий? Приехали отдохнуть. Два дня спал. Потом пил десять дней подряд. Что пил? Все: пиво, водку, вино, коньяк. Сколько? Не знаю. Много. Последние два дня не пьет. Не спит. Заговаривается. Озирается, от кого-то прячется. Ночью пытался убежать, еле поймала на лестнице. В номере – ну, сами увидите. Нам уезжать скоро. Помогите.