– Лидуша, милая! – позвал Иона Петрович своим ласковым, хотя и слабым голосом, и Лида, всхлипнув, слетела с двуколки, даже не опершись на руку господина Протасова, бросилась, на два аршина[23] обежав Авдотью Валерьяновну, к дому, взлетела на крыльцо и припала к дядюшке, которого чернобородый мужик по-прежнему не спускал с рук.
Последовали слезы, поцелуи, бессвязный лепет людей, которые многое друг о друге слышали, однако никогда не виделись, искренние проявления радости родственников, которые одни только и остались друг у друга из всей семьи. Все это время чернявый мужик стоял неподвижно, не двинув ни одним мускулом лица, не перехватив рук, словно никакой тяжести или неудобства от своей ноши не чувствовал.
– Ну, пойдем в дом, Лидуша, пойдем в дом, милая, – пробормотал наконец Иона Петрович, не выпуская руки племянницы. – А ты, брат Касьян, – обратился он к своему могучему слуге, – неси меня в гостиную да усади там, а сам поди скажи Марковне, чтобы подавала на стол, да побыстрей, да всего повкусней пусть принесет, соленостей-сладостей-печива!
Амбигю[24] пускай подаст разнообразного, рыбного свежего, только с дафнией[25] не переборщить, как давеча. На горячее битки[26], потом жданики[27] творожные горячие, кои были ей мною лично заказаны еще вчера, на сладкое же дать битый пирог[28] с медом и испанский ветерок[29], конечно! Да пусть не вздумает сунуть под шумок каких-нибудь объедков позавчерашних, какими Авдотья Валерьяновна меня ежевечерне норовит
