— Ну, вот видишь! — ответила Вероника и, откинувшись на спинку стула, ободряюще улыбнулась мне. — Дай теперь объявление, и за дело!..
— А где же его дать, объявление-то?
— Да хоть на столбе! — ни секунды не задумываясь, выпалила Вероника. — Или в Интернете. Что, в конце концов, одно и то же.
Легкость ее отношения к вопросу поразила меня. Вернувшись домой и покончив с ужином, купанием детей и вечерними сказками, посудой и глажкой, я нырнула в Интернет. К моему удивлению, я нашла не один, а массу сайтов, на русском, французском и английском языках, где можно было «бесплатно и в считанные минуты» проинформировать человечество о своем желании преподавать что бы то ни было, в том числе и русский. И еще я увидела объявления других учителей русского языка. Учителя (точнее, учительницы — мужчин среди них не оказалось) были прекрасны, как должен быть прекрасен человек по Чехову. Тексты их объявлений и названия дипломов поражали красотой, и сами они иногда напоминали фотомоделей агентства «Элит». Ко всему этому добавлялись вереницы отзывов счастливых учеников.
Мне стало страшно. Но что делать, надо было ковать, пока горячо. Я написала объявление, точнее, пропыхтела над пятью строчками до двух ночи. Оставив наконец в покое куцый дифирамб, достала из шкафа пыльные фотоальбомы, чтобы выбрать самый лучший снимок… полтретьего захлопнула альбом, так ничего и не найдя, поплакала и уснула на диване в гостиной.
К пятнице я скроила-таки саморекламу и с легким замиранием сердца отправила ее на те сайты, которые предлагали бесплатное размещение. Фотографию я решила не добавлять.
— Мадам? Здравствуйте, мадам, — сказал осторожный баритон. — Вы учитель русского?
— Я, — сказала я, села за письменный стол и на всякий случай пододвинула только что купленный учебник профессора Буланже к себе.
— Говорит директор лингвистической школы «Путь к учебе», Исаак Гааж. Видел ваше объявление. Скажите, вы работаете с дебютантами?
— Да, в основном с ними и работаю, — охотно согласилась я.
— Это хорошо. Мне нужен, — строго сказал Гааж, — очень профессиональный учитель на две недели, заниматься по шесть часов в день с дебютантом. У вас есть такой опыт?
— Есть, — бесстрашно выдохнула я.
— Отлично! — подобрел он. — Будущий ученик, очень большой начальник, никогда не учил русского и добавил доверительно: — Абсолютный дебютант, но очень хороший человек. В общем, приходите к нам, побеседуем. Сегодня в пять вас устроит?
— Я посмотрю сейчас расписание на сегодня, — ответила я и уставилась в свой пустой еженедельник. — О, как раз есть свободное окошко в пять.
— Очень рад, — сказал Гааж. — До встречи. Не забудьте дипломы и резюме.
Взятие Бастилии
Было бы нечестно сказать, что мой путь к преподаванию начался только с объявления в Интернете. Пора открыть тайну, что, кроме Фани Паскаль, я обязана еще одной женщине. Дело в том, что, когда я рассыпала перед Исааком Гаажем свои резюме и рекомендации, с детьми дома осталась Груша.
История Аграфены Ивановны Лысенко, которую вся семья, вслед за Сережей, стала звать Грушей, прекрасная и самая необыкновенная. Груша жила в северном пригороде Парижа одиноко, хотя приехала во Францию из-за мужа. На мой вопрос, где сейчас муж, она коротко ответила, что вот уже год как разведена, а на вопрос, как муж попал во Францию, ответ был еще короче: «Он политический».
— Что «политический»? — удивилась я.
— Ну, беженец политический. Выехал из страны, преследуемый коррупцией, — вздохнула Груша. — Так в досье было написано. А я за ним поехала.
— Как жена декабриста! — восхитилась я.
Груша подозрительно посмотрела на меня своими влажными карими глазами в обрамлении густых (щедро, но аккуратно накрашенных) ресниц.
— Ну, в смысле, ты разделяла его взгляды?
— Да какие взгляды! — вдруг возмутилась Груша. — Какие взгляды могут быть, если голова не на месте у человека. Дома я из-за него бизнесом не смогла заниматься — все растрачивал. Магазинчик у меня был, — вздохнула она и покрутила пуговку на рукаве. — Игрушечка. Продуктовый, напротив вокзала. Я работала, а он ходил и хвастался всем. Идиот! Дохвастался до того, что рэкетиры приперлись к нам домой — долю выбивать. Магазин мы тогда закрыли, а он и рванул сюда… Потом стал звать меня в гости, мол, посмотришь, как тут и что. Я согласилась и поехала — ну, по турпутевке, конечно. А он меня цап — и не отпустил никуда. Документы мои выкинул — уедешь, пожалуй…
— Как выкинул? — не поверила я своим ушам.
— Как-как, изорвал и в мусорное ведро… И говорит: жена да убоится мужа. Должна ты быть здесь и сдаваться вместе со мной… Будем политическое убежище просить от русской мафии…
Груша умолкла, захваченная воспоминанием.
— А потом? — осторожно тронула я ее за локоть.
— А потом он мне так надоел, — вдруг сморщила нос Груша, — что мы развелись во французской мэрии при первой же возможности.
— Понятно, — только и смогла произнести я.
Поворот в Грушиной судьбе сложно было принять вот так, сразу. Мне не то что во французской мэрии — в родном московском загсе, где все происходило на родном русском языке, было очень и очень сложно развестись и оформить все бумаги и подписи.
— Да, такова се ля ви, — решительно сказала Груша. — Но это уже все день вчерашний, а сегодня для нас главное — работа и учеба. Правда, Сереженька?
…И осторожно, точно промокашку, приложила платочек к молочным усам Сережи, который внимательно слушал нас, царапая слабеньким ногтем наклейку на затуманенном стакане. И капризный Сережа не только покорно дал вытереть себе рот, но еще и кивнул и сказал «спасибо». И Груша сказала, что может посвятить нам весь свой рабочий день. И я сказала Гаажу, что принимаю его предложение и выхожу на работу в понедельник.
Как объяснить абсолютному дебютанту, что среди тридцати трех букв русской кириллицы есть идентичные латинским и есть другие, которые поначалу он будет путать с латинскими? А есть и такие, которые ни на что не похожи? Как научить его произносить звук, который мы издаем, глядя на щ? А на ы? Как сделать так, чтобы он перестал картавить? Как объяснить ему, где начинается выдох нашей х?
Впервые фонетика родного языка вызвала у меня чувство, близкое к знаменитому упоению у бездны мрачной на краю. Я поняла, что должна объяснить человеку что-то вроде того, как надо дышать, — хотя сама я умела говорить по-русски, но, стыдно признаться, впервые поняла, что делаю это практически не думая. Впрочем, меня успокоило то, что алфавиту и произношению в учебнике госпожи Буланже отводилась только одна страница — первая. И поскольку учебник мне очень нравился, я перестала думать о подводных фонетических камнях родного языка, набрала крупно, как для дошкольников, русский алфавит, с красными согласными и голубыми гласными, распечатала в десяти экземплярах и успокоилась. Я решила,