Перед тем, как переступить порог нового дома, она с минуту вытирала подошвы кроссовок, чтобы не дай бог не наследить. Погода была сухая, июльская, а мерещилась грязь. На обуви. На руках. На душе.

Какой же неказистой Джун выглядела со стороны, наверное. Бедный Генри, дворецкий. Он не знал, как угодить ей, потому что не привык к подросткам, питающимся фастфудом.

– Нет, я не хочу воды. Можно мне колы? – спросила она, когда ее со всем почтением усадили на роскошный бархатистый диван в главной гостиной особняка.

– Эм-м… боюсь, мисс, у нас нет колы. Могу предложить компот из вишни.

– Ничего себе. Вы сами его делали?

– Да, у нас в Речных садах растут вишневые деревья.

Джун присвистнула и сразу прикусила язык. Расправила воротник мешковатой клетчатой рубашки, которую нашла среди вещей отца перед вылетом из Лос-Анджелеса, и выпрямила спину.

– Тогда мне компота, пожалуйста… э-э…

– Генри.

– …Генри.

Дворецкий мягко улыбнулся и ушел, а она, пунцовая от стыда, сидела и потела от ужаса. Казалось, что сейчас хозяева придут и слёту раскусят в щуплой девчонке ее – отброса общества. Выгонят пинком. И придется побираться по Америке, как хиппи в 1960-х.

Джун все еще не была готова принять то, что произошло. Не могла… просто не могла озвучить в своей голове трагедию, которая сломала на долгие годы. Которая перекрывала кислород, стоило только начать думать об этом – том, что все могло быть иначе, если бы…

Если бы Джун не пошла в дурацкий магазин комиксов после школы, а сразу отправилась домой. Туда, где рушилась жизнь единственного человека, который ее любил.

Одна крошечная ошибка – и у Джун не стало дома.

Четыре недели в социальной службе прошли, как в едком густом тумане.

«Твои родители часто ссорились?»

Да, часто.

«Как думаешь, мама выстрелила намеренно? Она раньше угрожала твоему папе?»

Отстаньте от меня. Оставьте меня в покое!

Джун зажимала уши руками, но назойливые голоса продолжали звучать, и один – хуже всех. Ее собственный. Ты должна была успеть!

Казалось, удушливое чувство вины пропитало насквозь. Все, что оставалось, – принять самосуд как норму. Иначе можно сойти с ума от груза противоречивых эмоций.

Отец был мотогонщиком, довольно известным в ранней молодости. Он всегда старался предусмотреть события наперед, но вряд ли ожидал, что закончит именно так… Себе Джун тоже придумала самые страшные варианты будущего, но оказалось, что папа заранее составил завещание. В случае, если дочка останется одна, он просил связаться с его старым другом Фрэнком Андерсоном. Такая новость по-хорошему шокировала, потому что больше всего Джун опасалась, что ее отправят к старшему брату папы, Тристану Эвери, или еще хуже – к его родителям в Шотландию. Все эти люди представлялись злобными и высокомерными, и пусть она их никогда не встречала, но добрых слов в их адрес точно не слышала.

Узнав, что уедет из Штатов, Джун испытала облегчение. Было больно смотреть по сторонам. Казалось, люди тычут в нее пальцем и шепчутся за спиной: «Смотри, это же Джун Эвери. Дочка стервы Анджелы и бедняги Ллойда. Кто же мог подумать…»

Действительно, кто мог подумать, что вечные скандалы между родителями выльются в трагедию и мама застрелит отца из его же пистолета именно в тот момент, когда Джун возвращалась домой из школы. Свернув к проклятому магазину комиксов.

С того дня лицо матери будто стерлось из памяти, Джун не хотела о ней помнить. Не собиралась навещать в тюрьме. Не собиралась думать о ней. Жалеть. Все. Нет ее. Пусто. Вместо имени – туманное прозвище, как в «Гарри Поттере»: Та-кого-нельзя-называть.

Глупая, глупая Джун. Тогда она не понимала, что себе же делала хуже. Стыдилась матери, а потом стыдилась того, что было стыдно. Это многоэтажное чувство вины разрушало ее, уничтожая самооценку… Нет-нет, она давно перестала терзаться, но в те времена ей казалось, что наступил конец света. Что лучше бы она закрыла отца и погибла сама.

Конечно же, сочувствующих после трагедии было больше, чем тех, кто записал Джун в список ненадежных личностей. Дочь убийцы. Да, люди шептались – но многие жалели, а не обвиняли во всех грехах. Но тем летом ей было плохо, и мир казался плохим, поэтому она отделила себя от него. Так появилась Джун Эвери, гордая воительница, одна против враждебного мира.

Фрэнк быстро оформил документы, и в жаркий летний день социальный работник доставил ее из Штатов в огромное шотландское поместье, которое поразило девочку, привыкшую к довольно стремному городскому пейзажу на окраине Лос-Анджелеса.

Когда она сидела на диване и ждала прибытия Фрэнка, то настраивала себя на худшее. Сердце ухало в груди, папина рубашка не выдерживала напора взбесившихся гормонов.

– Мисс Джун, они приехали, – объявил Генри, и через пару минут послышались мужские голоса.

Она поднялась, потирая ладони о джинсы.

В комнате появились Фрэнк и его единственный сын, Тони, который был на