Неделя пролетела незаметно. Если бы не мысли о теперь недоступной мне Мили и не страх от неизвестности за ее жизнь, то эту неделю можно бы было считать лучшей за последние десять лет. Все мое время я просто лежал, восстанавливая силы, которые впервые и так были в избытке. Хозяйка заходила ко мне утром и вечером, чтобы проверить мое здоровье, постоянно что-то рассказывая и пытаясь выйти на диалог. Я старался свести общение к минимуму, так как последний наш разговор, случившийся на следующий день после объявления меня ее собственностью, показал, что я через чур болтлив с ней и не сдержан. Она явно была не в курсе про Мили, а я сам чуть было не дал ей такой отличный козырь, чтобы воздействовать на меня. А ведь все это происходит из-за доброго хозяйского отношения ко мне, сам ведь виноват, расслабляюсь в ее присутствии, так она не проявляет в мой адрес агрессии или жестокости. Лечит, кормит меня безумно вкусной, явно нерабской, пищей. Зачем? От этого на душе становится еще поганее, так как начинаю чувствовать вкус человеческих отношений, заранее зная, как будет больно, когда вернусь к своему жалкому существованию бесправной вещи.

А не дает мне забыть о своем статусе моя надсмотрщица, которая милая и добрая только в присутствии хозяйки. Но только госпожа выходит за дверь, как на меня обрушивается тонна презрения и яда. Как раз эта женщина и поведала мне о том, что моя хозяйка спасла меня от предыдущего господина, привезла и самолично сделала операцию, неприменув сообщить мне цены на эту операцию и указать, что такая мразь как я этого явно не заслуживаю. Я с ней и не спорил, не видел смысла как-то доказывать обратное. Да, я — скот, бесправное существо, игрушка… Так было всегда и так навсегда останется, от того, что буду пытаться доказать свободной женщине обратное, сам все равно не стану в это верить. Я уже смирился со своей участью.

А сегодня настал тот день, когда меня отвезут в новый дом. И похоже сегодня мне наконец-то покажут и расскажут мои обязанности, как обычно жестоко смешав с грязью, доказывая господство надо мной. Хотя в этот раз мне попалась необычная хозяйка, а может просто неопытная в обращении с такими как я. Она казалась через чур доброй, мягкой, и постоянно улыбалась, приходя ко мне для осмотра. Это пугало и раздражало, так как я не понимал ее отношения, это выбивало из колеи, и я хотел ей верить и тоже улыбаться в ответ, ведь потом она возьмет в свои ручки кнут и будет безумно больно, даже не столько физически, сколько из-за разбившихся надежд и ожиданий. Не раз уже обжигался, доверившись…

Но мне нельзя, чтобы она отказалась от меня, нельзя возвращаться в гетто ничейным. Так как это закроет возможность походов по городу, а мне нужно кормить свою девочку. Да, в центр города, в богатые кварталы могли проходить только рабы, числящиеся в собственности господ и имеющие ошейники. Ничейная собственность отлавливалась службой безопасности и в гетто уже никто из них не возвращался. Что с ними делали, не знал никто. А прозябать в гетто, без каких-либо условий для жизни, дерясь за каждую найденную крошку хлеба — нет, мы с малышкой не сможем выжить в таких условиях, она не сможет. А значит мне нужно быть при хозяине, а значит правила игры для меня не меняются, и господа продолжают быть для меня всем на свете.

И вот эти мысли были прерваны моей госпожой. Маленький вихрь с каштановыми волосами ворвался в мою палату, как обычно улыбаясь и излучая свет и тепло. От этого на душе в очередной раз стало противно, но осознать и погрузиться в эти ощущения хозяйка не дала, положив ко мне на край кровати стопку одежды и скомандовав одеваться.

Надо же, одежду принесла, новую, не ношенную. Материал стелился по телу и дарил небывалое наслаждение. Не помню уже, когда одевал не хозяйские обноски…

Из палаты вышел, опустив голову в пол и стараясь, след в след идти за госпожой. Она бросала на меня взгляды, но не комментировала наше движение. Быстро разделавшись с документами, спустились на подземную парковку. Она махнула мне рукой в сторону машины, а сама начала обходить ее с обратной стороны. Вспомнил, как одна из