в глубоком запое и на работу не ходил вот уже больше месяца. Ели они только то, что приносили сердобольные соседи. Пил отец вне дома. Рано утром уходил, пока Маринка спала, а поздно ночью приходил. По смятой постели она только и определяла, что отец ночевал дома. Маринка боялась увидеть заправленную постель, это очень пугало ее, ведь отец — это все, что в жизни осталось у нее. В это утро она как всегда проверила постель, она была разобрана, Маринка судорожно вздохнула, эти пять шагов до спальни родителей давались ей с трудом. Кушать было нечего. Она пила крутой кипяток с сахаром, которого в кладовке, на ее счастье, был полный мешок. Сахар надолго отбивал аппетит, а потом глядишь, кто-нибудь из соседей пожалеет девчонку и принесет поесть. Она пробовала оставлять еду отцу, но тот никогда ничего не ел. Видно стыдно ему было брать у дочки. Попив чайку, Маринка села за уроки, потом по плану — уборка. Квартиру она содержала в чистоте, в память о маме, которая очень любила, когда в квартире было чисто.

В прихожей раздался звонок, не спрашивая, кто там, Маринка открыла дверь и застыла в изумлении: перед ней стоял высокий, очень симпатичный старик, волосы у него были густые и черные с легкой проседью, борода рыжеватая и достаточно длинная. Но особенно поразили ее глаза: они лучились мягким зеленым светом, и была в них какая-то смешинка. Маринка сразу поняла, что перед ней ее дед.

— Так вот от кого у нее зеленые глаза! Одет он был не по моде: огромные валенки с калошами, какого-то непонятного цвета телогрейка, да огромная меховая шапка. Как же шел он в такой одежде по Москве? Маринке стало неловко за него, она выглянула в подъезд, нет ли там соседей. Он что не знает, как надо одеваться? Чтобы скрыть свои мысли, она опустила голову. Дед, казалось, понял о чем она подумала и первым прервал неловкое молчание:

— Ну что, ты, стало быть, Маринка? А я дед твой. У маня одежи другой нету, да и зачем мене она в дяревне? Маня зовут Матвеичем. Приглашай, значит.

Матвеич пришел с огромным рюкзаком за плечами, в руках он держал старый картонный чемодан и узелок. Господи, — подумала Маринка, — какой он нереальный! Вот сейчас она закроет глаза, потом откроет, и он исчезнет. Проделав эти манипуляции, она убедилась, что дед не исчез. Захлопотав по-взрослому, засуетилась, как делала ее мама, когда к ним приходили гости, побежала на кухню, поставила чайник на плиту, и тут до нее дошло, что угощать-то его нечем.

Дед опять догадался в чем дело:

— Не тушуйся, у маня все с собой.

Зайдя на кухню, он стал извлекать из чемодана такие сокровища, что Маринке и не снились. Тут было и сало, и мясо, мед, яйца, сметана, яблоки и много еще всякой снеди, которая была для Маринки в диковинку. Их кухня уже и забыла, когда здесь было столько продуктов.

— Дедушка, миленький, спасибо тебе.

Маринка заплакала, ее тонкие плечики вздрагивали, а ручки обвили шею деда, и вся она приникла к нему. Дед только сопел и отворачивался, украдкой вытирая слезу. Голос его дрожал:

— Ну, где мой санок? Чем жа он так болен, что дите до такой худобы довел, подлец?

— Дедушка, не ругай его, он вправду болен. Пьющий он. Ты увидишь его, он еще худее меня, и его уже никто не спасет. Мне он говорит, что к мамке хочет, а мама, когда еще жива была, тоже так говорила — к Мишеньке хочу уйти, и умерла через год. Очень я боюсь за папку.

— Ну, да-а-а, хочет. А о табе-то он подумал?

Маринку поразили эти слова, да кто же о ней вообще когда-нибудь думал? Она с удивлением смотрела на деда.

— Да что ты, дедушка, я же уже вот какая большая и все умею. И соседи у нас хорошие. Если папка умрет, забери меня, я только в детдом боюсь, там детей бьют, я по телевизору видела. А я у тебя все делать буду: и убирать, и стирать, я и готовить могу, в магазин бегать буду. А в шестнадцать лет ты можешь меня уже и выгнать, как папку выгнал, я уже не пропаду. Пойду на завод, в общежитие жить буду.

— Ну, папку твово я не выгонял, он сам уехал. Я табе потом расскажу, как дело было.

Поздно вечером притащился отец, как он дошел до дома в таком состоянии, осталось загадкой. Деда он не узнал, повалился прямо в прихожей. Дед раздел его и унес в ванну. Он хорошенько помыл его, обмазал все тело какой-то вонючей мазью, определив, что у отца чесотка. Намазал он так же и Маринку. Белье все сложили в огромную кастрюлю и прокипятили. Дед сварил какой-то отвар и насильно напоил им отца. Провозились они почти до утра. Часов в пять дед и Маринка, полуживые от усталости, уснули.

То, что стало происходить у них дальше, не поддавалось никакому описанию. Во всяком случае, по-человечьим законам так не бывает. Первым на выручку к папе заспешил его дружок Колян. Он был самым пропитым алкашом в округе. Дома давно не имел, спал, где придется, никогда не работал, и не просыхал совершенно. Во всяком случае, когда Маринка искала отца, она находила его в компании с Коляном. Колян пришел к обеду. Дед в это время варил не только обед, но и лекарство, от которого отец, видимо, и не просыпался вот уже неделю. Маринка на эту неделю стала сиделкой. Дед многому ее научил. Самое тяжелое было с туалетом: надо было вовремя подставить таз, позвать деда, который все время проводил на кухне. Но их усилия, по-видимому, не прошли даром. Отец на глазах превращался в нормального здорового человека: он поправился, кожа приобрела приятный оттенок, ушла синева, которая сопровождает алкашей, по которой люди, даже не зная, пьет человек или нет, безошибочно признают его алкашом. Единственное, что очень тревожило Маринку: отец вообще не просыпался. Но дед был очень доволен, говорил, что все идет как надо, и ей пришлось поверить.

Коляна пригласили на кухню, дед налил ему густого наваристого супа. Вонь от Коляна стояла такая, что Маринка начала задыхаться. Дед, видя это, открыл окно настежь, хотя на улице было холодно. Колян уже давно потерял человеческий образ. Эту кормежку он воспринял так, как будто сделал большое одолжение, лицо его выражало неудовольствие от отсутствия спиртного. Видя, что здесь ему не нальют, он, тяжело вздохнув, залез в карман штанов и вытащил оттуда флакон одеколона. Дед молча наблюдал за ним. Маринка заметила,