близко, некоторые были знакомы по публикациям, по переписке, но всегда стремились встретиться, увидеться, сблизиться. И разумеется, они писали стихи друг другу, часто и много и, наверное, эти стихи лучше всего представляют их самих и их эпоху.

Возможно, самыми известными из них являются два стихотворения, которыми обменялись после личного знакомства Александр Блок и Анна Ахматова.

Впервые Блок — уже хорошо известный и всеми любимый поэт, и 22-летняя Анна Горенко, совсем недавно вышедшая замуж за Николая Гумилева и взявшая псевдоним «Ахматова», встретились 22 апреля 1911 года, когда Ахматова читала свои стихи в «Академии», заседавшей в помещении редакции «Аполлона» (Мойка, 24). Полвека спустя Ахматова записала в рабочей тетради: «Блок. <…> Первое знакомство (Ак<адемия> стиха), вероятно, апрель) 1911 г.».

В его квартиру на набережной Пряжки Анна Андреевна пришла в январе 1914 года, и на следующий день написала стихи:

Я пришла к поэту в гости.Ровно полдень. Воскресенье.Тихо в комнате просторной,А за окнами мороз.И малиновое солнцеНад лохматым сизым дымом…Как хозяин молчаливыйЯсно смотрит на меня!У него глаза такие,Что запомнить каждый должен,Мне же лучше, осторожной,В них и вовсе не глядеть.Но запомнится беседа,Дымный полдень, воскресеньеВ доме сером и высокомУ морских ворот Невы.

Блок, восхитившийся красотой поэтессы (но довольно прохладно отнесшийся к ее творчеству), написал в ответ такие строки:

«Красота страшна» — Вам скажут, —Вы накинете ленивоШаль испанскую на плечи,Красный розан — в волосах.«Красота проста» — Вам скажут, —Пестрой шалью неумелоВы укроете ребенка,Красный розан — на полу.Но, рассеянно внимаяВсем словам, кругом звучащим,Вы задумаетесь грустноИ твердите про себя:«Не страшна и не проста я;Я не так страшна, чтоб простоУбивать, не так проста я,Чтоб не знать, как жизнь страшна».

Разумеется, это не единственный обмен посланиями в истории Серебряного века. В апреле 1918 года Зинаида Гиппиус писала Блоку:

Все это было, кажется в последний,В последний вечер, в вешний час…И плакала безумная в передней,О чем-то умоляя нас.Потом сидели мы под лампой блеклой,Что золотила тонкий дым,А поздние распахнутые стеклаОтсвечивали голубым.Ты, выйдя, задержался у решетки,Я говорил с тобою из окна.И ветви юные чертились четкоНа небе — зеленей вина.Прямая улица была пустынна,И ты ушел — в нее, туда…Я не прощу. Душа твоя невинна.Я не прощу ей — никогда.

И Блок ответил, правда, не конкретно на это стихотворение, а на сборник, с говорящим названием «Последние стихи», присланный ему в начале июня 1918 года:

Женщина, безумная гордячка!Мне понятен каждый ваш намек,Белая весенняя горячкаВсеми гневами звенящих строк!Все слова — как ненависти жала,Все слова — как колющая сталь!Ядом напоенного кинжалаЛезвие целую, глядя в даль…Но в дали я вижу — море, море,Исполинский очерк новых стран,Голос ваш не слышу в грозном хоре,Где гудит и воет ураган!Страшно, сладко, неизбежно, надоМне — бросаться в многопенный вал,Вам — зеленоглазою наядойПеть, плескаться у ирландских скал.Высоко — над нами — над волнами, —Как заря над черными скалами —Веет знамя — Интернацьонал!

И в этих стихах, как в двух зеркалах, отразился не только их конфликт, но и трещина, которая внезапно пролегла через всю эпоху, и по сравнению с которой разногласия между символистами и акмеистами казались детской игрой в шарады.

Но, разумеется, были и более камерные диалоги. Поэты признавались друг другу в любви, флиртовали, ревновали, высказывали упреки, мирились.

В 1911 году Гумилев писал Ахматовой:

Из логова змиева,Из города Киева,Я взял не жену, а колдунью.А думал — забавницу,Гадал — своенравницу,Веселую птицу-певунью.Покликаешь — морщится,Обнимешь — топорщится,А выйдет луна — затомится,И смотрит, и стонет,Как будто хоронитКого-то, — и хочет топиться…

А Ахматова, в свою очередь, отвечала мужу, упрекая его без упреков за отъезд в Африку:

Он любил три вещи на свете:За вечерней пенье, белых павлиновИ стертые карты Америки.Не любил, когда плачут дети,Не любил чая с малинойИ женской истерики…А я была его женой.

Волошин и Мандельштам писали стихи Цветаевой, Цветаева — Мандельштаму, а еще — Блоку, Пастернаку, Волошину и Ахматовой. Ахматова — Цветаевой, Мандельштаму и Пастернаку. Пастернак — Ахматовой и Цветаевой. Ахматова и Цветаева — Маяковскому. Поэтесса Ирина Одоевцева — Гумилеву (сразу после отъезда из России в 1923 году, показывая, что смерть адресата не всегда прерывает переписку). Маяковский — Есенину (еще один пример посмертного диалога). Если написать все эти фамилии по кругу и соединить их линиями — стихами, то получится звезда — один из любимых символов символистов (простите за невольный оксюморон). Или более современный образ — сеть обмена информацией, Всемирная паутина, объединяющая поэтов, живших в одну эпоху и на одном пространстве. В строках, не вошедших в основной текст «Поэмы без героя», Ахматова пыталась описать подобный разговор, одновременно общий — всех со всеми, и личный, интимный — каждого с каждым:

«Уверяю, это не ново…Вы дитя, синьор Казанова…»«На Исакьевский ровно в шесть…»«Как-нибудь побредем по мраку,Мы отсюда еще в «Собаку»…[5]«Вы отсюда куда?» —«Бог весть!»

Почему же стихи оказались так важны на переломе эпох?

Проза очерчивает проблемы и конфликты, философия их очищает и осмысляет, поэзия помогает их пережить. Потому что только она может позволить себе обращаться к «голым» эмоциям.

Предыдущая эпоха — время «больших» реалистических романов Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского. Теперь романисты уже не успевали за быстро меняющимся временем. Веку была необходима скорая помощь — стихи.

Любовь и смерть — вечные темы для поэзии. И даже в конце XIX века, в сравнительно мирное и «вегетарианское» время, еще до всех потрясений: революции 1905 года, Русско-японской и Первой мировой войны, смерть, грубая повседневная реальность, с которой человек мог столкнуться в любом возрасте, от которой не защищало ни высокое положение, ни деньги, ни проживание в столице бок о бок с лучшими, самыми передовыми учеными-медиками и медицинскими учреждениями.

Писать об этом тяжело, читать тоже, но, не помня об этой почти материальной черной теме, нависшей над каждой колыбелью, над каждым брачным ложем, мы не поймем экзальтации людей Серебряного века, их стремления к иной, лучшей жизни. В царство идей, где людей не преследуют искушения плоти, страх смерти. И не поймем их иступленной любви друг к другу, к близким по духу, к ближним — в самом буквальном и обыденном смысле этого слова.

Первая жена Вячеслава Иванова Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал умерла от скарлатины в возрасте 41 года, в 32 года — от тромбофлебита Варвара Дмитриевна Илловайская, первая жена Ивана Владимировича Цветаева, отца Марины Цветаевой. Ее единокровные брат и сестра — Надя и Сережа — скончались в двадцать два года и в двадцать лет, видимо, от туберкулеза. Цветаева писала в биографическом очерке «Дом у старого Пимена»: «Наде… бог послал тяжелую смерть. Не надо научных слов для такой вечной вещи, как смерть молодой красавицы. Как бы ни назывались сопутствующие ее болезни явления — муки были