Она отодвинула сильнее приоткрытый волок окна, в другой руке сжимая тёплую глиняную кружку. И хорошо, кажется, вернуться в терем, который был ей домом уж несколько зим, и всё же гложет изнутри, как будто предчувствие какое нехорошее. Тихо накрапывал внезапный неспешный дождь. Во дворе ещё стоял взбудораженный шум голосов, никак не смолкая. Видно, знакомились гриди с ватажниками, которые невольно стали гостями в детинце. Да от милости княжеской так просто не откажешься. И отчего-то прислушалась Гроза, пытаясь различить в гомоне смутном один голос: который, раз услышав, всегда отделишь от других – теперь она знала это точно. Сильный, взрезающий и дождя пелену, и плотный туман, и завывание ветра. Но так не разобрала среди других.
Слегка переведя дух, Гроза и впрямь решила спать улечься: предыдущая ночь уж больно беспокойная выдалась, да и день заставил и помокнуть, и встряхнуться от навалившихся опасностей. Она умылась и переоделась в сорочку на сон. Расплела уже косу, с блаженством распутывая пряди, давая отдых голове. И только за гребень взялась, как услышала шаги за дверью: слишком громкие для челядинки, которая порой и вовсе почти бесшумно ходила. Кому понадобилось там шастать? Не к Беляне же пришли. Час уж подступал ночной: стемнело за окном, совсем погас закат над стеной детинца и только бледное небо растянутым платком ещё едва светилось в раме открытого окна. Тянуло из него сырой прохладой.
Гроза только к двери повернулась, чтобы увидеть, как после короткого – лишь для вида – стука внутрь вошёл Владивой. Она едва гребень не выронила: пальцы тряпочными вмиг стали. Не взяла князя опаска в женский терем идти: тут ведь и челядь встретить можно, и на кого другого наскочить. Ведь мало кто ещё спит. Да и Белянина горница совсем рядом. Владивой, одетый в одну рубаху, усеянную тёмными пятнышками от дождя, и штаны – без какого-то плаща, как будто торопливо через двор пробежал, молча подошёл и забрал гребень из рук Грозы. Встал за спиной и провёл по волосам медленным осторожным движением, бережно разбирая непослушные пряди. Разбежались мурашки по коже, и голову словно качнуло, повело.
– Как скучал по тебе страшно, Гроза, – тихо проговорил князь, склоняясь к её виску.
Снова взмах руки – сверху вниз. И знала она, что видит он сейчас, как быстро, тревожно вздымается её грудь, как всё более ярким румянцем наливаются щёки. Он всё видел, всё знал. Гроза попыталась забрать у него гребень, но он не дал. Сжал пальцами плечо возле шеи, удерживая, когда она к нему повернулась – зря. Потому что пришлось голову задрать, чтобы посмотреть в его глаза – и так она становилась перед князем ещё меньше и беспомощней.
– Я не скучала, – соврала.
Потому что вспоминала его, окаянного, каждый проклятый день. То боялась, что передумает, нагонит и вернёт в детинец. То хотела, чтобы он это сделал. И оттого чувствовала себя порой безумной.
– Печально это слышать, но что ж, – усмехнулся князь.
Как будто её мысли о том совсем его не интересовали: достаточно, что он горел и хотел в очередной раз втянуть Грозу в свой пожар.
– Ты отдыхать мне разрешил, князь, – она шагнула назад, выскальзывая из-под руки Владивоя. – И я хотела бы лечь спать пораньше. Беляна, верно, уж седьмой сон видит. Нелёгкая у нас дорога вышла.
– Ляжешь, – хрипло согласился тот. И добавил, чуть помолчав: – Давно Рарога знаешь?
А она и отпрянула ещё дальше, не разумев сразу странного вопроса.
– Как помогли они нам от русинов отбиться, так и узнала. Разве что раньше ещё о нём слышала… Да кто не слышал.
– Тати народ ненадёжный, – Владивой приблизился немного, как будто невзначай, пальцем водя по зубцам гребня, разглядывая узоры на нём. А после вдруг за пояс его себе сунул. – И небольшая радость мне в том, что пришлось в детинце их принять, Так что, если они обидели тебя или Беляну чем, ты лучше сразу скажи.
– Не обидели ничем. До Волоцка довезли, ни словом не попрекнули. И даже награды не хотели никакой, – тут Гроза и осеклась, вспомнив, что как раз награду-то с неё Рарог и попросил. Даже взять попытался. Да всё как-то шуткой обернулось. – Тебе ли не лучше того Рарога знать, княже. Вы с ним знакомы, как оказалось.
– Глазастая ты, Гроза, – князь улыбнулся чуть устало. – Мало что от тебя схоронить можно. Да, знавал его. Пришлось однажды, но, к счастью, недолго. Потому, коли он обидеть тебя хотел…
– Почему ты так решил, княже? – Гроза нахмурилась, но только тем вовсе правителя не испугала, конечно.
Не боялся Владивой её угроз. Не останавливался перед попытками прогнать: не в его нраве, и не по возрасту. Князь уж давно привык своё брать и не ведать отказа. Он остановился близко, так что почувствовать можно было, как от его тела теплом пышет.
– Потому что видел, как он на тебя зыркал, – его голос скатился в угрожающую глубину.
– Показалось тебе…
– Да ну?
Владивой улыбнулся недобро, скользя взглядом по лицу Грозы. От глаз к губам и назад. Он ловил каждое изменение на нём, отражение каждого немыслимого чувства, что метались в груди, разлетаясь в стороны горячими осколками от каждого удара сердца. И гривна на шее, которую Гроза ещё снять не успела, словно теснее стала, сдавила, впилась гранями в кожу. Она снова сделала шаг назад. Но быстрым движением руки князь поймал её пальцами за подбородок.
– Не хочешь ведь бежать, Гроза, – выдохнул, дёрнув её к себе. – А всё пытаешься.
Он накрыл её губы своими, сдавливая щёки, заставляя раскрыться навстречу. Вжался неистово, сминая, толкаясь вглубь языком. Другой рукой провёл тесно по бедру вверх, прижал ладонь к спине, комкая рубаху, оттягивая вниз, словно содрать хотел вот так – одним рывком. Врезался ворот в шею. Гроза вскрикнула глухо, хватаясь за него, пытаясь ослабить завязку. Какова бы ни была её невольная власть над мужчинами, а против этого она ничего сделать не могла. Неведомым образом он был сильнее неё. Сильнее любых чар, что достались от матери да не вошли ещё в полную мощь.
Прошлась ладонь горячая вверх по животу, надавливая через ткань рубахи, уже чуть влажной от выступившей испарины. Князь смял грудь Грозы, продолжая терзать её губы, а она толкала его от себя, вцепившись в ворот рубахи так, что тот трещал, грозясь порваться. И задыхалась, задыхалась в волне обжигающей, что растекалась по телу – вниз, скручиваясь раскаленной спиралью внизу живота, заполняя томлением таким тягучим, невыносимым, что хотелось бёдра сомкнуть сильнее, чтобы не пустить дальше.
– Уходи, княже, – пробормотала она, едва сумев откинуть голову, чтобы вдохнуть.
Чуть