— Где и что подписать, и в какой форме я должна буду принести извинения королю, короне и отдельно Айвану Горски? — тихо спросила я.
Лорд Энроэ усмехнулся, закрыл блокнот, убрал в карман вместе с карандашом, и насмешливо протянул:
— Приятно видеть в столь юной девушке столь неожиданные ум и проницательность.
И вдруг иным, практически светским тоном, дознаватель осведомился:
— Что вы делаете сегодня вечером, госпожа Радович?
Настороженно глядя на него, напряженно ответила:
— Зависит исключительно от вас, лорд Энроэ.
Мужчина усмехнулся, кивнул и сделал странное заявление:
— Мы несомненно поладим, госпожа Радович.
После чего поднялся, и уверенным шагом человека, обладающего всей полнотой власти и неизменно этой властью пользующегося, направился к гонцу, которого уже подняли на ноги, и нетерпеливо ожидающему Айвану Горски, стоящему в группе других дознавателей.
Я тоже поторопилась покинуть двор, но шла едва ли быстро, и старалась идти по тропинкам через заснеженный сад, чтобы не попадаться никому на глаза. Было обидно и горько вляпаться в столь существенные неприятности из-за такой мелочи. Все дело в том, что я не дала Горски списать. Всего-лишь не дала списать! Триединый, у него семь репетиторов, неограниченное количество денег на учебники, и возможность, которой никогда не будет у меня, проконсультироваться с преподавателем! Он мог бы подготовиться в сто раз лучше, чем я, но… предпочел потратить имеющееся в его распоряжение время на безуспешное ухлестывание за новой примой королевского театра. По слухам, витающим в университете, он осыпал дорогу перед ее домом лепестками роз, потратил фантастические средства на покупку изумрудов, под цвет глаз прекрасной актрисы, и ночами упражнялся не в магии, а в написании стихов о ее неимоверной красоте. Горски, который кстати теперь, когда я носила жемчужинку от воздушника, позволяющую видеть сквозь иллюзии, оказался не столь привлекателен, как был раньше, как, впрочем, и многие иные представители древнейших родов, ходил по университету со скорбным видом, чем приводил в умиление девушек, и в пробуждение чувства мужской солидарности парней. Но ни того ни другого не возникло у преподавателей, когда на трехступенчатом пробном экзамене Горски завалил сначала тест, затем практическое занятие. И теперь от исключения из университета его могло спасти только эссе на заданную тему. И вот вопрос — чем занялся студент, находящийся на грани отчисления и обладающий всеми возможностями для написания работы?! А ничем! Он продолжил волочиться за актрисой, а сегодня, за день до сдачи работы, после окончания занятий подплыл ко мне вальяжной королевской походкой и потребовал предоставить ему мою работу, дабы он мог «проверить ключевые моменты моей научной работы». Я на это ответила скромным «Сама проверила». Он в ответ насмешливо заявил «Да что ты можешь?». Я ответила «Все что могу, все мое, и на чужое, в отличии от некоторых, не претендую». И вот тогда Горски озверев потребовал дать ему списать. Я ответила отказом, собралась и сбежала во двор. Он догнал… и случилось то, что случилось.
И теперь нужно думать, что с этим всем делать. Хотя, что тут думать — дальнейшее зависит исключительно от лорда Энроэ. И тут я могу лишь предположить, что меня ждет. Гарантировать могла только одно — Горски несомненно потребует, чтобы я извинилась перед ним максимально постыдным и принародным способом… Вероятнее в сего в зале собраний и на коленях, чтоб его!
Остановившись, запрокинула голову и тяжело дыша посмотрела в небо. Небо вновь затянулось тучами и грозило разразиться снежной бурей к ночи.
Успокоившись, пошла дальше. Так, принародное унижение я выдержу, не знаю, как, но выдержу, выбора у меня нет. А вот что будет дальше, уже вопрос… То, что меня обвинят в происшедшем сомнений нет, сомнения имеются лишь в том, какое наказание изберет лорд Энроэ. А в его власти практически все — от заключения в тюрьму в том случае, если мне вменят покушение на гонца, до казни на королевской площади, если лорд дознаватель решит инкрементировать покушение на честь и достоинство короны.
Остановилась снова. Постояла, держась за дерево. Хотелось расплакаться и от досады, и от обиды на судьбу, волей которой именно в этот момент во двор въехал королевский гонец, на Горски, у которого не хватило ни ума, ни достоинства чтобы готовиться самостоятельно!
И не успела я дойти до здания университета, как над всем учебным заведением раздался заунывный голос Овандори:
«Всем студентам немедленно собраться в зале собраний, приказ ректора».
Началось.
Стараясь даже не думать о том, что меня ждет, я торопливо вошла в университет, свернула к жилому корпусу, поднялась на второй этаж и пройдя мимо выкрашенных в разные цвета разукрашенных сердечками, цветочками и блестящими камешками из горного хрусталя дверей, дошла до единственной простой деревянной двери. Присмотревшись к ней, привычно деактивировала тройку мерзких заклинаний типа «Ногтевая сыпь», достав из кармана салфетку, осторожно взялась за ручку и не зря — ее в очередной раз измазали ваксой, и только после этого открыла и вошла в свой маленький волшебный край. Моя комната. Моя целая комната, с двумя окнами, нормальной кроватью, не под крышей где всегда или убийственно холодно, или столь же убийственно жарко. И пусть с маленьким, но душем прямо в прилегающей уборной. И пусть это была самая скромная комната на этаже, для меня она была просто великолепна.
Сняв плащ, повесила его на вешалку в угол, под ним разместила сапоги, переобувшись в туфли, учебники сложила на полки в шкаф, свое эссе как и прочие научные работы предусмотрительно спрятала под доской в полу — мою комнату взламывали уже трижды, пытаясь отобрать то, что сами делать никак не хотели. Причем в первый раз, когда украли курсовую и две контрольные, преподавателей совершенно
не смутило то, что у сданных им работ, на титульном листе было зачеркнуто мое имя, и вписано чужое. Ивлин Дарски просто попросили в следующий раз аккуратнее оформлять работу.
Именно после этого случая я начала совершенствовать защитную и охранную виды магии, и устроила целый сейф в полу, потому как стены эти… нелюди простукивали, а вот о возможностях полов не догадались пока.
И только после, усилив защитные плетения, я, на ходу поправляя мантию и волосы, поспешила на место экзекуции. Несомненно, меня ждала очень впечатляющая экзекуция, максимально болезненная для моего самолюбия, хотя… о каком самолюбии может идти речь, если дело касается сироты столь непрезентабельного происхождения, что для меня величайшим благом должно быть любое