– Прости за отстойный день рождения, – сказала она.
– Ты не виновата. Ты же не знала.
– Ну да, – ответила она. – Но день рождения все равно получился отстойным.
Пять часов спустя нас наконец вытащили; нам предложили купоны на посещение буфета и купон на свободное посещение аттракционов до конца наших дней. Но мы с мамой больше не были настроены на приключения, поэтому на следующее утро взяли такси до аэропорта и приехали домой. Отец смотрел сводки новостей, так что он лишь посмеялся и вручил мне скейтборд, перевязанный ленточкой. Как будто мне когда-нибудь хотелось скейтборд. Как будто его когда-нибудь интересовало, чего бы мне хотелось.
– Я – не Уильям, – сказала я ему. Он посмотрел на меня вполоборота, наморщив лоб; я вздохнула и направилась в свою спальню, чтобы там закрыться, по дороге подбросив скейтборд в комнату Оливера.
* * *Никки возвращается с пиццей пепперони и пачкой «Тропических Скиттлз»; звучит ужасно, но здорово возбуждает аппетит, если он вам нужен.
– Круто, – говорит он. – Мама мне не разрешает есть всякое дерьмо. Она помешалась на биопродуктах.
– Надо бы и мне перейти на них, – отвечаю я. – Говорят, они продлевают жизнь на три года. – Я слизываю жир с пепперони и прижимаю кусок теста к нёбу. Может, это и не биопродукт, ну да какая разница.
– А вдруг вас завтра собьет автобус?
Я согласно киваю. Интересно, он думает о своем отце, как я думаю о его отце?
– Это даже хорошо, если собьет автобус, – продолжает он, вытягивая губами длинную нитку плавленого сыра. – Я имею в виду, неплохая смерть. Бум – и все.
– А меня сегодня уволили, – говорю я. Жир пиццы стекает мне в горло.
– Вот блин.
– Ты первый, кому я рассказала. Наверное, это неправильно.
– Да, – отвечает Никки. – А где дядя Шон?
Экран моего мобильника загорается. Я тянусь за телефоном, как собака Павлова.
– Это, наверное, он.
Уведомление.
Теодор Брэкстон прислал вам сообщение на Facebook.
– Вот дерьмо, – бурчу я и ловлю на себе взгляд Никки. – Ой, прости. Не надо так говорить. Я хотела сказать – дерево. Де-ре-во.
– Ну и что, я все время говорю «дерьмо».
– Так нельзя. Почему твоя мама меня не предупредила, что ты все время говоришь «дерьмо»? Представь – будешь ты поступать в колледж, скажешь на вступительных экзаменах «дерьмо» и не поступишь.
Я иду к холодильнику в надежде найти бутылочку вина. Должно же где-то в этом доме быть вино.
– Я сирота и жертва теракта. Я могу сказать экзаменатору: «Твоя мамаша настоящая сраная какашка», и меня все равно возьмут в Гарвард.
Я отрываюсь от раскопок в холодильнике и смотрю ему в глаза.
– Во-первых, нельзя говорить такие ужасные вещи. Во-вторых, вряд ли это правда. В-третьих, даже если это правда, все равно надо вести себя достойно.
– Я веду себя достойно, – говорит он. – Мой учитель английского говорит, у меня лучшее в классе воображение. Говорит, из меня получится писатель.
– Правда?
– Чему ты удивляешься?
– Я не удивляюсь. – Я переключаю внимание на нижнюю полку холодильника, вина там не нахожу, только бутылку пива, срок годности которой истек еще в позапрошлый чемпионат мира по футболу, но не все ли равно, черт возьми.
– Ни разу не видел, чтоб вы пили пиво. – Никки улыбается. – Вам больше подходит белое вино.
– Тебе двенадцать или тридцать семь? Очень уж ты рассудительный. И странный.
– Подобное притягивает подобное, – он смеется.
– Хочешь сказать, я тоже странная? Обо мне можно много чего сказать, но что я не странная – так это точно. Я настоящая Швейцария.
– Странные люди никогда не признают себя странными, – говорит он. – Меньше знаешь – лучше спишь.
– Да, так и есть. Твое здоровье, – я чокаюсь бутылкой с его банкой колы.
* * *Теодор Брэкстон
Друзья: 321
Город: Сиэтл, Вашингтон
Семейное положение: все сложно
Заголовок: Можешь не обращать на меня внимания
Милая У.,
Я все думал, писать тебе или нет. Вот, пишу. Но не знаю, отправлять или нет. Смешно, правда? Нет, совсем не смешно. Разве что иронично. Но тем не менее. Меня затягивает в болото, и даже я не знаю, как оттуда выбраться. Кто бы мог подарок? (Я что, написал вместо «подумать» – «подарок»? Проклятый интеллектуальный ввод. Прости меня. Я просто не знаю, о чем писать. К тому же я нервничаю. И боюсь.)
Тебе покажется странным, что я вообще тебе пишу. Я имею в виду, в последний раз, когда мы виделись, все прошло далеко не идеально, и ты теперь, наверное, меня ненавидишь. Я понимаю почему.
Так вот, у меня недавно обнаружили рак яичка. Ты можешь в это поверить? Видимо, мои яйца разозлились, что у них слишком много работы, и решили мне отомстить. (Это шутка, ты же поняла? Никогда не умел шутить.) Все будет хорошо – ну, яйцом меньше, – но эта болезнь заставила меня о многом задуматься. Переосмыслить все, что было в моей жизни, и понять, что где-то, возможно, сделал неправильный выбор. Я понятно объясняю? Конечно, я уж никак не из тех, кто стал бы зацикливаться на чем бы то ни было, но несколько месяцев назад, когда меня начали готовить к операции, я думал лишь об одном: почему я порвал с Уиллой и что теперь делать?
Ну как-то так. Ух ты, какое длинное получилось сообщение. Я не то чтобы хочу сказать «пожалуйста, брось мужа» или «пожалуйста, пожалей меня», я просто… хочу, чтобы ты знала.
Целую,
Т.* * *Так и знала – лучше бы мне не читать.
Я повторяю эти слова снова и снова, лежа на полу ванной; живот сводит спазмами. Виной тому – нервы, и адреналин, и Теодор, и ящик Пандоры, обнаруженный на «Фейсбуке».
Зачем я это прочитала?
Нужно позвонить Ванессе, и она скажет – напиши ему ответ. Может быть, Райне, и она в любом случае назовет меня идиоткой несчастной. Оливер однажды показал мне, как дышать в случае панической атаки, так что я с трудом сажусь и заставляю диафрагму расширяться, затем сужаться, затем снова расширяться; воздух, проходя через нос, свистит, словно дразнит меня.
Я думаю о Теодоре – и сожалею о прошлом, хотя отец говорил, что сожаление – просто неверно понимаемая ностальгия. Можно сколько угодно смотреть в прошлое с любовью и даже с тоской, можно мучить себя бесконечными мыслями – а что, если бы… но ничего не изменится. Настоящее останется настоящим. Будущее будет таким, каким ему суждено быть.
Мой желудок снова сжимается, и я пытаюсь справиться с