Но все исчезло без следа. Посмотрев в бинокль на приближающийся берег и плацдарм справа, в тусклом свете он увидел лишь пустые пространства и руины. Дым медленно поднимался в грязное небо. Он перевел бинокль на разрушенный мост.
– Франек, остановись. Вижу часового.
Франек резко затормозил. Сзади раздался визг тормозов следующего за ними джипа.
Миша передал водителю бинокль и указал на красно-белую будку на берегу.
– Если он выстрелит, нам и укрыться негде, мы как на ладони.
– Не двигается. Вряд ли он нас заметил.
Франек открыл окно, щелкнул затвором, прицелился и выстрелил. Звук выстрела разнесся далеко по равнине.
– Вот черт, не попал.
Опасаясь ответного огня, Франек торопливо перезарядил пистолет и выстрелил еще раз. Часовой дернулся, брызги разорвавшейся плоти разлетелись в разные стороны, но человек так и остался стоять, прислонившись к деревянной будке.
Миша снова взял бинокль.
– У него снег на плечах.
– Бог мой, он же замерз на посту.
Осторожно подъехав к берегу, Франек остановился у будки. Забрезжил рассвет, при свете зари серое лицо мертвеца на фоне белого снега казалось особенно жутким. Его шлем и меховой воротник заиндевели. Внутри будки второй часовой с винтовкой через плечо валялся, будто сбитая кегля.
– Варшаву охраняют мертвецы, – произнес Франек.
Маленькая колонна джипов поднялась по стапелю между разрушенных опор моста. Наверху Франек заглушил мотор.
То, что они увидели, не поддавалось описанию. В полумраке морозного утра перед ними расстилались длинные, уходящие в багровое небо улицы без домов, бесконечные мили руин и завалов, покрытых снегом. Ни одного целого здания, дымоходы торчали, будто сломанные деревья. Кое-где на фоне белого снега чернели остатки разрушенных стен с оконными проемами. Разведчики напряженно прислушивались, не раздастся ли щелчок пистолета – за ними вполне мог следить одинокий снайпер. Однако вокруг стояла глубокая тишина, даже стылый воздух казался мертвым.
– Куда теперь? – спросил Франек.
Миша покачал головой:
– Вперед, туда, где была Иерусалимская.
Они медленно поехали по узкой дороге между грудами кирпича и щебня, задевая обломки одним колесом, от чего машина тряслась. Когда-то здесь был торговый район, работали главные магазины и конторы, теперь на их месте остались лишь руины и завалы из кирпичей и пыли. Снег запорошил их, и почерневшие куски стен выглядели как памятники на зимнем кладбище. Вокруг не было ни души. Казалось, прошла тысяча лет, и уже невозможно представить те времена, когда элегантные покупатели и бизнесмены разъезжали по этой улице на красных трамваях и блестящих автомобилях.
На углу Иерусалимской они остановились, чтобы взглянуть на главную улицу. Маршалковская – еще одна уходящая вдаль улица без домов. От зданий остались лишь горы обломков, сохранившаяся кое-где после пожаров кирпичная кладка была черной от копоти. Франек вновь заглушил мотор. Миша насторожился, но выстрелов затаившихся снайперов не последовало. Миша съежился, чувствуя себя неуютно в жуткой, неестественной тишине. Необъяснимый страх, казалось, витал в воздухе. Что-то зловещее нависло над городом в сумерках зимнего утра. В этом царстве теней могли существовать только мертвые.
– Должен же здесь остаться хоть кто-то, – сказал Миша. Это прозвучало как мольба. В багажнике у них лежали одеяла и медикаменты, которые они собирались передать жителям. Сейчас это казалось неуместной шуткой.
Добавил беспокойства и двигатель машины, который никак не заводился на холоде. Франек потянул дроссель раз, другой, третий, и мотор жалобно захрипел.
– Осторожно, а то потечет, – вырвалось у Миши как-то чересчур нервно. Наконец машина завелась, и они, подпрыгивая на разбитой дороге, продолжили свой путь вдоль руин Маршалковской улицы.
Наконец они доехали до участка, где завалы были расчищены, а дома не слишком пострадали. Впереди виднелись почти неповрежденные здания. Отчетливо слышался звук удаляющегося грузовика.
– Наверное, немцы устроили здесь казармы, – предположил Франек.
– Похоже, они отходят. Дальше пойдем пешком.
Миша осторожно открыл дверцу и вышел наружу, распрямив свое длинное тело и тут же очутившись в тисках холода. Махнул рукой Франеку и еще трем разведчикам, чтобы следовали за ним. Пригнувшись, они обошли дом, очутились на перекрестке и по одному стали перебегать на другую сторону. Внезапно послышался свист пули, и шедший последним разведчик скорчился от боли. Он прихрамывал, держась за бедро, по которому растекалось темное пятно. Миша внимательно оглядел здание напротив. Так и есть, на крыше засел снайпер. Короткая перестрелка – и снайпер свалился замертво. Впереди раздавались крики на немецком, шум отъезжающего грузовика. Звук мотора становился глуше и глуше, и скоро все снова стихло.
– Им лишь бы сбежать отсюда побыстрее, ни о чем другом они не думают, – сказал Франек.
Пока Миша передавал по рации донесение, разведчики успели перевязать раненого и теперь пили воду из фляжек.
– Через два часа пехота перейдет реку, – сказал Миша отряду. – Продолжаем следить за ситуацией, в бой по возможности не вступаем. Только в самом крайнем случае. Разделимся на две группы.
Проверить, нет ли мин на улицах впереди, было невозможно. Миша, Франек и один из радистов пошли на север. По краю белого неба, будто кровь на повязке, растекался красноватый рассвет. Все отчетливее становились видны следы разгрома: поле деревянных крестов за оградой церкви с оторванной крышей, железная кровать, торчащая из сугроба, перевернутая детская коляска.
Они ехали по Сенаторской улице в сторону Театральной площади, надеясь, что хоть какие-то из знакомых мест Варшавы уцелели. Но вокруг лежали только груды камней. Не было больше Оперного театра, ратуша стерта с лица земли. Машина двигалась по улице Мидовой к Замковой площади, и повсюду были такие же развалины. Колонна короля Сигизмунда разбита вдребезги, защитник Варшавы валялся лицом вниз в грязи и снегу. На Рыночной площади остались лишь обугленные руины, в тусклом свете обломки зданий напоминали кладбищенские надгробия.
Теперь они ехали на запад, по улице Длуга, мимо участка, где когда-то был парк Красинских. Сейчас все деревья в нем были вырублены. Часть парка оказалась за стеной гетто, и Мишино сердце забилось чаще, когда они приблизились к этому месту. Внезапно закончились даже руины разбомбленных зданий. Гетто исчезло полностью, от тысяч его домов не осталось и следа. Миша выбрался из машины и потерял дар речи. Перед ним лежала мерзлая пустынная равнина без конца и края, будто гладкое поле, засеянное снегом. Ни кирпича, ни доски не лежало на голой земле. От гетто не осталось ничего, только в полумиле от них, как одинокий маяк посреди белого замерзшего моря, виднелась церковь. Три года назад Миша и еще полмиллиона евреев жили здесь, по улицам ходили толпы людей, гул множества голосов никогда не смолкал. Сейчас здесь раздавался лишь свист ветра, гуляющего по голой, пустынной равнине. Миша сделал несколько шагов. Остановился и застыл посреди слепящей белой пустоты. Сапоги и перчатки уже не спасали от мороза. На снегу отпечатались его одинокие следы.
Промерзнув до костей,