Приходит электронное письмо от Вона — он спрашивает, не хочу ли я сходить в обеденный перерыв в «Красного льва». Меня так и подмывает поинтересоваться, а не хочет ли он пойти прямо сейчас, — сомневаюсь, что в ближайшие три часа произойдет что-либо существенное. Неужели меня так радует перспектива провести полчаса в темном заплесневелом пабе, соседствующем с газовым заводом, в обществе Вона Брэдстока? Грустно.
Я добираюсь до «Красного льва» за двадцать минут до назначенного срока, еще до полудня, а Вон уже сидит за нашим столиком в углу, где меня ждет пинта «Джона Смита». Раньше он был подрядчиком компьютерного отдела городского совета, и отчего-то между нами возникла дружба, которая продолжилась, даже когда он ушел на другие проекты. В конце концов он отказался от подрядов, предпочтя более стабильную работу, и теперь трудится в софтверной компании в центре города, совсем рядом с «Красным львом».
— Привет, Колин, — невыразительно бросает он.
— Привет, Вон, — отвечаю.
Наверняка ему снова хочется поговорить о своей подружке. Или о филателии.
Я заряжаюсь двумя хорошими глотками горького пива, думая, не слишком ли рано для порции виски. Вон тем временем спрашивает себе под нос, нет ли у его подружки романа на стороне. Мне хочется заметить, что подобное маловероятно, так как она наверняка не первой молодости. Но он убежден, что она ему в чем-то врет. Он сидит, склонив голову над кружкой и размышляя, не взять ли ее с собой на трейлере в Уэстон-сьюпер-Мэр[1].
Мать взяла меня с собой в Уэстон-сьюпер-Мэр на выходные летом того года, когда умер отец. Мы остановились в маленькой гостинице в трех улицах от моря — достаточно близко, чтобы слышать крики чаек, но слишком далеко, чтобы слышать шум моря. Мне не исполнилось и тринадцати, но я уже был умен не по годам — читал Элиота и Кафку, смотрел документальные фильмы по Би-би-си, засиживался допоздна и вставал рано, чтобы увидеть программы Открытого университета еще в те времена, когда его преподаватели носили бороды и брюки клеш. Мать хотела, чтобы я строил песочные замки и, смеясь, бросался в воду, — но вряд ли я хоть раз рассмеялся за все время, что провел там. Я сидел в тени и читал, пока она не отобрала книги, после чего я по-прежнему сидел в тени, пытаясь не смотреть на девочек на пляже.
— Вряд ли Уэстон-сьюпер-Мэр — удачная идея, — говорю я.
В конце концов мне становится жаль старину Вона, и я рассказываю ему о кортико-лимбических реакциях и невербальных сигналах.
— Что это еще за лимбическая реакция, черт побери? — спрашивает он и, прежде чем я успеваю ответить, добавляет: — Ладно, не рассказывай. Это тот чертов курс, что ты изучал?
Бедняга Вон считает себя интеллектуалом, поскольку покупает «Гардиан» и пьет по выходным кофе бленди «Ява».
— Он помогает определить, что кто-то тебе лжет, — объясняю я. — Следишь за языком тела, визуальными сигналами, подсознательными реакциями и все такое прочее. Можешь смеяться, но курс и впрямь захватывающий.
Он тупо смотрит на меня.
— Ладно, — говорю, — проведем небольшой эксперимент. Я задам тебе три вопроса, а ты преднамеренно солжешь в одном из ответов. Посмотрим, смогу ли я понять, когда ты лжешь. Если окажусь прав, купишь мне еще пинту. Если ошибусь — покупаю тебе выпивку весь следующий месяц. Согласен?
— Ладно, давай.
Мне кажется, Вон слегка повеселел — улыбается, но с ним не всегда стоит доверять своему чутью. Кто знает, может, он готов покончить с собой? Мне доводилось ошибаться. Элеанор тоже улыбалась мне в ту ночь — и чем все закончилось?
— Что ж, — говорю, — посмотрим. Представь свою спальню юношеских времен. Опиши ее так, будто стоишь в дверях и заглядываешь внутрь. Что ты видишь?
— Ну, ради бога. Полагаю, это комната в общежитии в школе Святого Стефана, где я жил вместе с Роджером Хотчкисом. Две кровати у стен — моя аккуратно заправлена, Хотчкис свою, естественно, не заправлял. По шкафу в изножье каждой кровати, ближе к двери… Дальше, прямо передо мной, — окно, выходящее на крышу кухни. Под окном большой стол. Над кроватями книжные полки. Вешать плакаты нам не разрешали.
Какое-то время он молчит, задумчиво теребя подбородок, глядя куда-то вверх и влево. Похоже, это слишком просто.
— Все?
— Ничего больше не могу вспомнить.
— Ладно, тогда следующий вопрос. Как звучит мелодия твоего мобильника?
— Боюсь, это стандартный звонок. Никогда не задумывался о чем-то другом.
На этот раз он отвечает чуть быстрее, но я все равно замечаю по его реакции, что он говорит правду. На самом деле я и так знаю, что это правда: слышал раньше в пабе, как звонил его телефон. Может, я подсознательно пытаюсь жульничать? В любом случае следующий вопрос — тот самый.
— Хорошо, последний вопрос. Расскажи, как возвращался вчера вечером домой. Ты сразу пошел домой? Во сколько добрался?
Он лишь мгновение колеблется, бросив взгляд вверх и вправо, но этого достаточно. Даже голос его слегка срывается — слишком уж легко все получилось.
— Нет, сразу домой я не пошел. Я зашел в супермаркет «Ко-оп» и купил на ужин сосисок и картошки. Пришел домой… где-то в четверть седьмого.
Я откидываюсь на спинку стула и допиваю пиво. Прижав пальцы к вискам и закрыв глаза, я глубоко и шумно втягиваю воздух через нос, словно в моем мозгу происходят некие тайные процессы.
— Последний ответ не вполне правдив, — наконец говорю я. — Хотя, полагаю, ложь не так уж плохо спрятана. Ты действительно пришел домой в четверть седьмого, так что, вероятно, в самом деле куда-то заходил. Ты действительно зашел в «Ко-оп», но покупал вовсе не сосиски с картошкой. Я прав?
Он качает головой, и на миг возникает мысль, не ошибся ли я, или не пытается ли он меня надуть.
— Бутылку красного зинфанделя и карамельный йогурт, — тихо отвечает он.
— Еще пинту «Джона Смита»! — кричу я бармену.
Вернувшись домой, не сплю допоздна, в очередной раз накачиваюсь виски и смотрю бессмысленную порнуху, что в итоге завершается тупым дрочиловом. Да, с виски я и впрямь перебрал. А ведь началось все с полезного для ума чтения — на сей раз то была книга по судебной медицине, всегда крайне меня занимавшей. Потом я переключился на нечто развивающее, но, вероятно, не в том смысле, как предполагали авторы, а то, к чему я перешел под конец, вряд ли могло принести пользу кому бы то ни было, кроме какого-нибудь убогого производителя порнухи из Восточной Европы. Само собой, я ничего за нее