Чувство такое, что мое тело — это тюбик, из которого жизненное содержимое выдавили через множество дырочек. Я стараюсь глотать воду осторожными маленькими порциями, чтобы она не пролилась. Я знаю, нужно чтото поесть, но не могу смотреть на еду и меня мутит от вида жующих людей. Я выхожу из столовой и, держась за стенку, иду мимо одинаковых темно-зеленых дверей, на которых прибиты номерки 18, 17, 16… Моя дверь 9 еще так не скоро…

— Сюда, Катрин, быстро и тихо! — Павел довольно грубо схватил меня за плечо и втащил в комнату.

Я ослепла от темноты, и перед глазами стали прыгать цветные пятна. От неожиданности я не могла даже пискнуть, а сердце колотилось где-то в горле, не давая дышать. «Он сошел с ума… Нас никто не видел…Коридор был пустой… Меня здесь не найдут…»

— Нам нужно срочно кое-что обсудить, и я не хочу, чтоб нас кто-нибудь видел, — он говорил своим обычным холодным тоном, потом включил фонарик и неподалеку зажегся еще один, но чья рука его держала я не имела никакого понятия. «Значит их двое…»

— Ч-что… что в-вы… хотите… — шепот был едва слышен даже мне.

— Я тебе говорил, Паша, надо аккуратнее с женщинами обходиться… Катрин, это я, Дима. Успокойся, все под контролем. Не пугайся…

— Кто бы мог подумать, что после всего, что произошло она еще не потеряла способности пугаться! Ну, прошу прощения за резкость, время военное. Все-все, хватит, теперь о делах! Ты не забыла, для чего мы встречались в Германии?

— Вакцина…

— Вот именно, вакцина. И, по непонятной мне причине, наш багаж, который так и не успел стать дипломатической почтой, а жаль, право, что не успел, так вот, весь наш багаж здесь.

– Ты можешь себе это представить! Фантастическая удача!! Катрин, мы все доперли!! Хотя, убей Бог, не помню как это получилось! — Димон бурлил энтузиазмом.

— Господи, дайте дух перевести, — я на дрожащих ногах плюхнулась на ближайшую кровать.

— Но теперь, заметьте, наша удача под угрозой. Сегодня последний день, когда можно высадить культуру в новый раствор, иначе она погибнет. Тебе это ясно, Катрин? Сегодня последний день, мы имеем всего несколько часов на все про все.

— Я понимаю… Клаус говорил, что здесь имеется лаборатория.

— Вот именно, Клаус. Теперь он заноза номер раз. Предлагаю такую схему: его следует изолировать, быстро и жестко объяснить что к чему, лишить права распоряжаться и взять власть в свои руки. Кроме того…

— Подожди, Павел, что значит «лишить права»? Почему «жестко»? Он нам всем жизнь спас! Что с тобой было бы, останься мы на станции? Она глубиной-то, дай Бог, 3 метра, и насквозь продувается…

— Ну, положим, сверхзадачи спасать нам жизнь у него и в мыслях не было…

— Катрин, пойми ты, он дико испугался остаться в одиночестве на долгие годы, — вступил в разговор Димон. — Вот и поднялся по быстрому, чтоб какую-нибудь бабу себе вниз утащить. А тут мы, всей тусовкой… Не заблуждайся, на его счет, пожалуйста.

— Не знаю… Мне он ничего такого не говорил… — перед моими глазами, как живая встала фигура в форме, машущая нам руками из дверей будки.

— Мне тоже, но ты только взгляни, как он на панкушек смотрит, козлина старый. Каждую самолично водил умываться… Теперь они все совершенно одинаковые! Коз-з-зел… Раньше, хоть одна с синими волосами, другая с зелеными… Хоть какое-то разнообразие было…

— Димон, не отвлекайся, после о панкушках. Сейчас о вакцине, — сказал Павел.

— Хорошо, но я так и не поняла: почему нельзя попросить его открыть для нас лабораторию? То есть, это ведь и ему надо!

— Я уже просил, как ты думаешь… Угадай с трех раз, что он мне ответил? Что У Меня Нет Допуска…

— Чего-чего?

— Ты слышала. Нет допуска. У меня. На военный объект. Я иностранец. К тому же, я незаконно нахожусь на территории Германии, ведь срок моей транзитной визы истек 24 часа назад, — тон Павла веял космическим холодом.

— А ты объяснил ему в чем дело?

— У Жан-Клода уже типун на языке от этих объяснений. И еще. Тупой солдафон сказал, чтобы мы не воображали себя «руссише элите». Наверное, про себя он думал, что мы «руссише швайне». Во всяком случае, рожа у него была как раз такая.

«Господи, Боже ты мой… Уже начинается… Как там было в реферате по проблемам выживания малых изолированных групп? А, вот: деградация, ведущая к самоуничтожению, сопровождаемая обострением конфликтов на расовой почве… национальные проблемы… Но так скоро? Всего три дня, как мы заперты в ограниченном пространстве; я еще даже не всех по лицам узнаю, не говоря уже об именах… Хотя, учитывая фактор стресса… Интересно, что, будучи негром, подумал о „руссише элите“ Жан-Клод? Конечно, он учился в университете в Ростове-на-Дону, обожает „дедушку Ленина“, по-русски говорит прекрасно, и мы часто шутили, что он казак донской, а вовсе не обезьянский человек…»

— Катрин, детка, пора выходить из спячки, пора позаботиться о проблеме нашего выживания! — прозвучал голос Димона над моим ухом.

— Что я могу сделать? Он же меня не послушает…

— Ты должна отвлечь этого идиота, а мы навалимся и скрутим его. Отберем ключи. Отберем оружие. А потом мы просто…

— Что просто?.. Убьете его?..

— Ух, мне нравится, она такая кровожадная, — пошутил Димон.

— Зачем когото убивать, Катрин? Нас и так слишком мало. Мы просто начнем производить вакцину, а там все быстро и без принуждения поймут: кто тут на самом деле является элитой. Кто поймет — тот получит вакцину и будет жить. Кто не поймет, — ну, соответственно…

— А как я его отвлеку? Он где сейчас? — я поднялась и направилась к двери.

— Ох, погоди. Надо обсудить все детали операции. Второго шанса у нас не будет, во всяком случае, сегодня. А завтра, как говорили в одном фильме, будет поздно. Мы не можем себе позволить осечку.

— Смотри, Катрин, сейчас Клаус пойдет дрессировать панковскую собаку…

— Пытается сотворить из нее боевого волкодава! — Димон замолк, поймав осуждающий взгляд Павла.

— … ты должна будешь изобразить обморок в коридоре, сползти вдоль стенки. Клаус не удержится, чтобы не начать тебя лапать, уж извини, но не открывай глаза и не закатывай ему пощечин хотя бы две минуты. Остальное наше дело.

— А если кто-то окажется в коридоре и за него вступится? — я постаралась, чтобы мой голос звучал деловито и спокойно, хотя чувствовала, что щеки горят.

— Мы уже обсуждали эту маловероятную возможность. Думаю, что никто не станет