Бозмен, Монтана. До моей поездки домой мне чудилось, что на земле нет места прекрасней этого. Я прилетела в полдень, но Галлатинская долина казалась темной и мрачной, как человек с похмелья после долгой и бессонной ночи.
Полет прошел как в тумане, поездка из аэропорта в компании дяди Стэна – словно в кошмаре. Он боялся со мной заговорить, словно хватило бы малейшего звука, чтобы я расплакалась. В его блестящем внедорожнике я ощущала себя заключенным в камере смертников. Однако приговорена к смерти была не я, а Крис. Это Крис мертв.
Крис умер.
Эта мысль в разных вариациях кружила в моей голове подобно танцующим скелетам, которых я видела как-то осенью в День мертвых[2]. Однако постичь всю ее чудовищность я пока не могла: ни в Нью-Йорке, ни в самолете, ни в машине дяди Стэна. Но дома все могло измениться. Я никогда еще так не боялась встречи с родителями.
Прощание с покойным началось с момента «происшествия» и не прекращалось до сих пор. Я вошла в гостиную, обшитую кленовыми панелями, украшенную гобеленами с коренными американцами и благоухающую разнообразными ароматами, доносящимися с кухни.
Меня тут же окружили старые друзья и дальние родственники. Пришлось пробираться через лес натянутых печальных улыбок и утешительных слов, чтобы добраться до мамы. До Элейн Конрой, учительницы начальных классов. Она бродила по гостиной с зажатой в руке салфеткой и паникой в глазах, словно потеряла что-то и не может найти. Она и правда кое-чего лишилась – своего сына. И никогда его не вернет.
Она обняла меня и крепко сжала несколько раз, будто хотела убедиться, что я реальна и не выскользну дымкой из ее рук.
Джералд Конрой, мой папа, профессор математики, застыл молчаливой статуей. С его лица не сходило хмурое выражение. Он словно пытался решить ужасно сложную задачу, не имевшую решения.
Лошадь встала на дыбы и сбросила Криса. Он упал настолько неудачно, насколько это было возможно. Это никак нельзя разрешить, из-за этих простых и очевидных фактов в наших жизнях разверзлась зияющая черная пропасть.
Два дня спустя я стояла в пресвитерианской церкви, глядя на спящего в гробу брата. Он ведь просто спал, правда? Выглядел обычно. Высоко поднятый ворот рубашки скрывал месиво переломанных в районе шеи костей, в остальном же… Мой старший брат. Мой эталон. Мой лучший друг.
«Сначала Джульярд, потом филармония!»
Нет, Крис, сначала боль. А потом еще больше боли, пока мое будущее не утонет в слезах, которые всегда будут застилать глаза.
Я опустилась на колени, уткнулась лбом в темное дерево гроба и сидела так, пока церковь каким-то образом не трансформировалась в мою спальню дома.
Два дня я не вставала с постели, но потом родители, боясь за окончание моей учебы, торопливо отправили меня в Джульярд. Они уверяли, что за них не нужно переживать и что с ними все в порядке. Конечно же, они лгали. Никто из нас уже не будет в порядке, и мы все это понимали.
Я летела в Нью-Йорк с ощущением, будто голова погружена в ледяную воду. Я понимала, что не сохранила место в квартете «Струны весны», и мне было все равно. Я с трудом добралась до своей комнаты в общежитии. О какой игре могла идти речь?
Однако я думала, что любимый мужчина будет ждать меня и поможет пережить самую страшную стадию горя. Надеялась, что он будет рядом, когда я больше всего в нем нуждаюсь. Но Кит не ответил ни на один мой звонок, а когда я встретила его, он шел по Линкольн-центру в обнимку с Молли Киркпатрик – контрабасисткой квартета. Мое место отдали другой скрипачке, жизнь продолжалась.
Прошлое и Настоящее.
Радость, наслаждение, любовь… Они вознесли меня так высоко: выше, чем это возможно. Затем ветер изменил направление, и воздушный поток устремился вниз, отправив меня в свободное падение. И я беспомощно падала, глядя на приближающуюся землю.
Я вернулась в свое общежитие в Джульярде, положила скрипку в футляр и крепко закрыла.
Время не летит, оно плетется как черепаха, и я вместе с ним. Здесь, на земле, горизонт не такой уж и широкий, цвета не такие уж и яркие, и будущее со столь низкой точки обзора почти не просматривается. Но тут, внизу, намного безопаснее.
Глава 2. Настоящее
Шарлотта Год спустяНу, началось…
Я прижала к лицу подушку, но это не помогло: из-за тонкой стены по-прежнему доносились сладострастные вскрики Реи и редкие, но выразительные стоны Коллина. Симфония плоти, частенько служившая мне будильником. Я бросила взгляд на часы из-под подушки. Полседьмого, мне следовало встать четверть часа назад. Спасибо соседям, что разбудили меня. Возможно, благодаря их неутолимому сексуальному аппетиту мне в кои-то веки удастся принять душ первой.
Сбросив покрывало, я поспешила к нашей единственной ванной в квартире, но обнаружила, что меня опередила Эмили. Она напевала под звук льющейся воды.
– Черт.
Я прошла по короткому коридору на кухню. Может, хотя бы получится в одиночестве насладиться чашечкой кофе? Какой там. Мой четвертый сосед по квартире, Форрест, уплетал кашу за стойкой. В линзах его очков отражался идущий от ноутбука свет. Он поднял на меня взгляд.
– Привет.
– Привет, – тихо ответила я, обрадовавшись уже сваренному кофе. – Эмили сегодня рановато встала, – я постаралась не показывать раздражения в голосе.
– Она ведет детей в зоопарк Центрального парка. У их матери официальный ланч или что-то в этом роде, и ей сегодня нужен пустой дом.
«Пустой дом». Что бы я только ни отдала за такое…
Эмили работала няней и вносила основную часть платы за съемную квартиру. По этой причине они с Форрестом занимали самую большую спальню, Рея и Коллин – среднюю, а мне, одиночке, досталась крошечная комнатка в задней части квартиры с потрясающим видом на кирпичную стену соседнего здания. Однако это означало и самую маленькую плату за съем, обходившуюся мне в тысячу двести долларов, которая и так серьезно ударяла по моему бюджету.
Мне приходилось напоминать себе, что все могло сложиться хуже. Гораздо хуже. Я могла жить в кишащей мышами квартире, расположенной в опасном районе, а не в Гринвич-Виллидже. Мне удалось устроиться на Манхэттене. Ладно, скорее не устроиться, а зацепиться за него. На самом деле я висела на волоске, но не где попало, а на Манхэттене. Это ведь что-то да значит?
Я так широко зевнула, что хрустнула челюстью, чем привлекла внимание Форреста.
– Не выспалась из-за спонтанного поэтического слэма Коллина? – Он кивнул в сторону гостиной, усеянной следами ночных посиделок соседа: переполненные окурками пепельницы, пустые бутылки и россыпи бумаги. В воздухе все еще висела тонкая дымовая завеса от