Элли, конечно, вся изревелась.
– Прекрати, Элли, – сказала ей мама. – Ты действуешь мне на нервы. Если хочешь принести пользу – принеси фен.
Элли поплелась на второй этаж, продолжая всхлипывать.
Я сидел на шкафу и наблюдал.
Шлепа домыли и снова окунули в ведро. Какое счастье, что он ничего не чувствовал. Ему вряд ли понравилось бы такое «измывательство». Когда вода наконец стала чистой, Шлепа вынули и вытерли. Потом положили на газету и призвали Элли с феном.
– Твоя очередь, – сказали они ей. – Сделай ему красивую укладку.
И она сделала. Получилось нечто, доложу я вам. Наверняка Элли станет всемирно известным парикмахером, когда вырастет. Шлёп и при жизни никогда не был так великолепен.
– Здорово, Шлёп, – кивал я ему, когда шёл мимо проверить миску соседского кота.
– Привет, Тафф, – подёргивал он в ответ носом.
Мы были добрыми приятелями. Даже друзьями. Так что я обрадовался, что благодаря усилиям Элли он смотрится таким франтом.
– И что дальше? – спросил папа.
Мама поглядела на него так, как она иногда смотрит на меня, только немного добрее.
– Ну уж нет, – сказал он. – Только не я. Нет, нет, нет и ещё раз нет.
– Или ты, или я – одно из двух, – сказала она. – Не мне же идти, правда?
– Почему? – спросил папа. – Ты меньше меня. Тебе легче пролезть под живую изгородь.
Вот тогда-то я и понял, что они задумали. Но как я мог их остановить? Объяснить, что ли?
Я же всего лишь кот.
Оставалось сидеть и смотреть.
Пятница
Я говорю – пятница, потому что они дождались ночи. Часы показывали за полночь, когда отец Элли наконец поднял себя из уютного кресла перед телевизором и пошёл на второй этаж. Когда он вернулся, он был одет во всё чёрное. С головы до ног.
– Ты похож на котокрада, – сказала мама.
– Жаль, на нашего кота ни один котокрад не позарится, – проворчал папа.
Я проигнорировал его слова. На это мне хватило ума.
Они вместе дошли до двери чёрного хода.
– Не включай свет во дворе, – предупредил папа. – Ещё выглянет кто-нибудь.
Я тоже попытался выскользнуть на улицу, но мама Элли придержала меня ногой.
– Сегодня дома посидишь для разнообразия, ничего с тобой не случится, – сказала она мне. – Хватит с нас неприятностей на этой неделе.
Ой, я вас умоляю, тоже мне секрет! Мне всё равно потом всё пересказали Белла, Тигр и Пушкинс. Отличные, кстати сказать, ребята. Они все были свидетелями того, как отец Элли крадётся через лужайку с пластиковым пакетом, в который был втиснут бедняга Шлёп, аккуратно завёрнутый в полотенце, чтобы не испачкался. Как он продирается сквозь лаз в живой изгороди и на животе переползает лужайку наших соседей.
– Я всё ломал голову – что же это он вытворяет? – говорил потом Пушкинс.
– Загубил наш лаз, – пожаловалась Белла. – Так его раскочевряжил, что ротвейлер Томпсонов теперь в него запросто пройдёт.
– У этого господина ночное зрение никуда не годится, – сказал Тигр. – Он целую вечность искал в темноте кроличью клетку.
– И открывал задвижку.
– А потом он запихнул туда старину Шлепа.
– И аккуратно уложил на соломенной подстилке.
– И ушки поправил.
– И соломкой подоткнул.
– Чтобы казалось, будто он спит.
– Кстати, получилось очень натурально, – сказала Белла. – Я бы поверила. Случись кому мимо идти, тот непременно решил бы, что старина Шлёп мирно, спокойно умер во сне от старости.
Они захохотали.
– Ш-ш-ш! – сказал я. – Потише, ребят. А то услышат, а мне не положено сейчас быть на улице. Меня отстранили от полётов.
Они уставились на меня.
– Да ты что!
– Серьёзно?
– За что?
– За убийство, – говорю. – Хладнокровное кроликоубийство.
Тут мы все снова покатились со смеху. Прямо-таки застонали от смеха. Последнее, что я слышал перед тем, как мы всей бандой рванули по Бичкрофт-драйв, был звук распахнувшегося окна спальни и вопль папы Элли:
– Как ты выбрался, хитрый зверюга?
Ну и что он теперь сделает? Заколотит кошачью дверцу?
СубВсё ещё пятница
Он заколотил-таки кошачью дверцу. Нет, вы представляете? Утром спустился по лестнице прямо в пижаме и сразу же схватился за молоток и гвозди.
Бам, бам, бам, бам!
Уж как я выразительно на него смотрел! И вдруг он поворачивается и говорит мне без зазрения совести:
– Опля, дело сделано. Теперь сюда открывается, – он толкнул дверцу ногой, – а сюда нет.
В обратную сторону дверца действительно не открывалась. Он вбил гвоздь.
– Вот так-то, – сказал он мне. – Выйти – пожалуйста. Ради бога, топай, скатертью дорожка. Причём можешь оставаться на улице сколько угодно, хоть навсегда. Но если тебе вздумается вернуться, не мучайся зря, ничего с собой не тащи. Потому что теперь эта дверца – всё равно что улица с односторонним движением, и тебе придётся сидеть на коврике у порога, пока кто-нибудь не впустит тебя в дом.
Он поглядел на меня с нехорошим прищуром.
– И горе тебе, Таффи, если рядом с тобой на коврике окажется чей-нибудь труп.
«Горе тебе»! До чего дурацкое выражение. И что оно вообще значит? «Горе тебе»!
Это ему горе.
Суббота
Ненавижу субботнее утро. Суета, беготня, хлопанье дверей, крики: «Ты взяла кошелёк?», «Где список продуктов?», «Нам нужна кошачья еда?» Разумеется, нам нужна кошачья еда. Чем ещё мне питаться всю неделю? Воздухом, что ли?
Но сегодня все были какие-то притихшие. Элли сидела за столом, вырезая Шлепу надпись на симпатичном надгробном камне из остатков пробковой плитки для пола. Надпись гласила:
– Только соседям не показывай, – предупредил её папа. – По крайней мере, до тех пор, пока они не скажут нам, что Шлёп умер.
Некоторые люди такие мягкотелые. Ну вот, опять у неё слёзы на глазах.
– Вон, кстати, и соседка, – сказала мама, глядя в окно.
– Куда это она?
– В магазин.
– Хорошо. Надо постараться не столкнуться с ней, когда понесём Таффи к ветеринару.
Таффи? К ветеринару?
Элли испугалась больше меня. Она бросилась к отцу и принялась молотить его кулачками:
– Папа! Нет! Ты не посмеешь!
Я дрался намного эффективнее: когти-то у меня ого-го! Когда папа наконец выковырял меня из тёмного шкафчика под раковиной, его свитер представлял собой жалкое зрелище, а руки были расцарапаны до локтей.
Ему это не понравилось.
– А ну вылезай, ты, жирный, мохнатый психопат! Тебе всего лишь антипаразитарную прививку сделают, хоть это и пустая трата денег!
Вы бы ему поверили? Я не был уверен на