как свет. Походила на огонь, греться возле которого можно, но касаться опасно. Родных у нее не было, зато друзей не счесть. На жизнь Фэнни зарабатывала разными способами. Трудилась на Грэма, позировала для поразительного набора посеребренных фотографий юному Норману Брайди, работы которого в этой сфере и в цветной фотографии потрясали город; ее лицо с насмешливыми зелеными глазами, с опущенным на сплетенные пальцы подбородком смотрело на вас из-под фантастических, непомерно дорогих шляпок с рекламных листов самых дорогих журналов мод. Фэнни подвизалась манекенщицей в загородных домах, пела в кабаре Лондона и Парижа. Ей словно было безразлично, куда ты ее ведешь; она могла приспособиться к любому окружению, и в итоге ты знал о ней так же мало, как при первой встрече. Я даже не мог понять, какая у нее репутация. Лал, наверное, была права: возможно, Фэнни авантюристка, спокойно обделывавшая свои делишки, получала то, что удавалось, выходила из игры, когда не видела выгоды, переходила от одного эксперимента к другому. Обычно я предоставлял ей выбирать клубы, где мы танцевали, кабаре, где смотрели эстрадные выступления. Ее всегда почтительно узнавали, официанты вытягивались в струнку, метрдотели подходили и бормотали льстивые слова, пока я просматривал карту вин. Скорее всего Фэнни получала комиссионные за каждый мой заказ. Мне сообщили, что она бывала профессиональной партнершей на платных танцах, когда ей требовалось. Это могло означать что угодно. Я признавал, что Фэнни способна на все это. Если бы мне сказали, что она шельмует в карточной игре и ей это сходит с рук, я бы поверил. Если бы заявили, что Фэнни отбывала строк за кражи в магазинах, я бы усомнился – но лишь потому, что не мог представить ее попавшейся. Она, ведя такую опасную жизнь, в разговорах бывала осмотрительной. Я никогда не знал, известен ли ей тот или иной человек, слышала ли она уже о нем. Порой бывал почти уверен, что у Фэнни есть любовники, но она не давала мне возможности проверить свои подозрения.

Я был влюблен в нее, и это выводило меня из себя. Я смутно подумывал о женитьбе и хотел найти какую-нибудь непритязательную женщину лет сорока, любящую домашний уют. Считал, что скитаний и приключений мне хватит на всю жизнь. Но дело обстоит так, что невозможно годами вести такую жизнь, какую вел я – и Фэнни, – а потом уныло забиться в какую-то дыру и оставаться там до смерти. Если механизм заведен, то он работает, и его не остановить. И я не считал, что мне нужно особенно беспокоиться о Фэнни. Она была одной из немногих известных мне людей, создававших впечатление, будто могут обмануть судьбу. Тогда я не понимал, что это и ее слабость.

Мне выпал шанс оценить, насколько Фэнни надежна в профессиональном смысле. Однажды вечером мы шли по Рочестер-роу, окна темных магазинов светились, над ними поднимались бастионы мглы. Лимонного цвета небо обрамляло крыши, придавая мрачный вид даже проезжающим машинам. Фэнни, невосприимчивая к природной красоте, оживленно говорила. Вскоре мы остановились у яркой магазинной витрины.

– Здесь иногда бывают очень неплохие вещи, – сказала Фэнни, указав на пару нефритовых браслетов старинной китайской работы.

Я прижался носом к стеклу.

– Они подлинные? – спросил я.

Она пожала плечами:

– Сквозь стекло не разобрать.

– Давай войдем.

Мы вошли. Появился высокий мрачный человек, взял с витрины браслеты и молча положил перед нами. Мы взяли по одному и стали рассматривать. Торговец наблюдал за нами, бесстрастный, как судьба.

– Они превосходные, – негромко сказал я, бросив взгляд на Фэнни.

Она держалась так, словно меня там не было. Не знаю, к каким проверкам Фэнни прибегала, но вскоре обратилась к тому человеку:

– Очень искусные, правда? Но не настоящие.

На его пергаментном лице появилась невольная восхищенная улыбка.

– Очень искусные, – согласился он, – но, как вы говорите, не подлинные.

Интерес Фэнни исчез. Она положила браслеты.

– Саймон, я готова.

Я взял свои перчатки и пошел следом за ней из магазина. Остановился у прилавка.

– Много таких вещей продается?

– Точно таких? – Торговец взял браслеты и стал укладывать их снова в футляр. – Сомневаюсь. Их явно делали вручную. Если они и не подлинные, то очень ценные.

– Но с подлинными несравнимые?

– Да, сэр.

Он повернулся к витрине. Интересовала его только Фэнни.

– Ты много знаешь, – сказал я с легкой завистью, присоединясь к ней на тротуаре. – Я бы мог обмануться.

– Это моя работа, – равнодушно произнесла Фэнни.

Желтое зарево на небе погасло, улица была темной, безлюдной. Я спросил Фэнни, чего ей хочется.

– Посмотреть «Нерво и Нокса» в «Палладиуме», – ответила она.

Мы отправились в кино, а потом заглянули в ресторан на Дин-стрит, где можно недорого получить превосходную еду и потанцевать. За весь вечер Фэнни ни разу не вспомнила о браслетах.

Я оставался в таком же недоумении, как и прежде. Даже если бы Лал оказалась права, я защищал бы Фэнни от всего мира. Она могла бы получить мое последнее слово и последнее пенни. Фэнни была кокеткой, ведьмой, очаровательницей. Она вошла мне в душу солнечным светом, и я понимал, что уже не выйдет. А Фэнни, видимо, не вспоминала о моем существовании, когда меня с ней не было.

Я ехал в Плендерс с двумя другими приглашенными. Один из них – Норман Брайди, фотограф, о котором уже упоминал, приятный мужчина, лет тридцати, с мрачным, чисто выбритым лицом, крупным носом, высокой переносицей и пухлыми губами. У него были темные, очень глубоко посаженные глаза и черные волосы, поднимающиеся над высоким лбом. Пытаться представить, что происходит у него в тайниках сознания, было все равно, что читать текст на санскрите.

Девушка тоже была мрачной, маленькой и бледной, с пристальным взглядом. Она казалась очень юной, но потом я узнал, что ей двадцать шесть лет. Было ясно, что она влюблена в Брайди, однако, как и в случае с Фэнни, догадаться, как он относится к этому, было невозможно.

– Ты видел уже это место? – спросил меня Брайди. – О, его следует посмотреть. Это просто чудо. Я еду туда с профессиональной целью. Рубинштейн позволил мне сделать в галерее несколько цветных фотографий. Я давно мечтал о подобной возможности.

Девушка, звали ее Роуз Пейджет, неожиданно сказала:

– Не нравится мне эта галерея. Хорошо, что жить рядом с этими фигурами приходится мистеру Рубинштейну, а не мне. Я бы пугалась.

– Они же сделаны из воска, – усмехнулся Брайди.

– При определенном освещении они выглядят живыми. – Роуз повернулась ко мне. – Рубинштейн заказал восковые фигуры почти для всех халатов, свадебных, церемониальных, погребальных, и они стоят группами. Смотрят на тебя, негодуют. – Она поежилась. – Помните рассказ мистера Честертона о человеке, который исчез? У него был механический слуга, и люди думали, будто этот слуга убил его? В галерее я всегда вспоминаю этот рассказ, кажется, вот-вот