Балансируя на грани обморока, Тода спросил:
– Вы Адельберт, верно?!
Мужчина перестал улыбаться и снова сел на скамью, попутно махнув к себе одной рукой, которые уже через мгновение были вновь сцеплены в молитвенном положении. Тут же из-за колонн, окружавших центр комнаты, вышли четверо мужчин в белых робах с надвинутыми капюшонами и, схватив юного мага, потащили его прочь от фигуры в чёрном.
– Мы поговорим позже, когда я закончу молитву Единому, – донеслось ему вслед.
***
Его не бросили в темницу, в прямом значении этой фразы. Скорее, Тода был размещён в одной из келий, как он понял. Чем-то она напоминала его комнатушку в Академии.
Внезапная тоска по дому и обычной жизни ученика обрушилась на него. Он заплакал. Ему было нечего и некого стыдиться. Слёзы капали с его спрятанного в ладони лица. Беззаботные дни, оставленные позади, учёба, подготовка к Испытанию, Рамилла, отец, язвительный Мелик, бросающий колкости всякий раз, когда проходил мимо него… Ничего из этого не вернётся.
Юноша внезапно осознал, что повзрослел.
В своих рыданиях Тода не заметил, как кто-то зашёл к нему.
– Выплачься, это полезно.
Молодой человек поругал себя за неосмотрительность. Ему стоит быть максимально собранным и бдительным, чтобы не упустить малейший шанс сбежать.
Келья располагала лишь одной скамьёй, поэтому вошедший присел рядом с заплаканным юношей, который старался вытереть с лица следы своей слабости.
– Какой беспорядок эмоций, маг. Среди них надежда и даже слегка больная любовь. Занятно…
Тода напрягся. Действительно ли это чтение фона, что бы это ни означало, или же обыкновенное чтение мыслей? Ведь рядом с ним, скорее всего, один из легендарных Восьми магов.
– Я знаю, о чём ты думаешь. Читать мысли я не умею. Это противно нашему богу. Зато я хорошо умею читать людей. И я думаю, что ты просто-напросто заблудился. Ты грешен, но лишь по неведению.
Юноша всё так же молча сидел, закрыв лицо руками.
Тут чересчур горячая ладонь легла ему на плечо.
– Ты можешь спастись, мой заблудший друг. Я, Верховный Отец, Глас Единого, могу спасти тебя, – его голос набирал высоту и мощь. Тода не смог не посмотреть на обладателя столь глубокого и обволакивающего голоса. Ему даже захотелось спастись.
Старик с добром смотрел ему в глаза. Видимо, он знал, что на него посмотрят.
– Ты полон страхов, сомнений, твои цели бренны и пусты… Я дам тебе ясный путь без тяжёлой ноши. Тебе лишь надо отказаться от греха и последовать за мной, последовать к Единому. Пойдёшь ли ты к Единому богу?
И тут Тода рассмеялся, громко, во весь голос, что даже его самого удивило и ужаснуло. Но он ничего не смог с собой поделать. Чувствуя лёгкую панику, юноша продолжал исторгать из себя смех. Виной всему была излюбленная фраза Мелика, прозвучавшая столь высокопарно из уст этого фанатичного старика. «А не пошли бы вы к Единому?!»
Верховный Отец поднялся и неспешно вышел из комнатёнки, ничего более не произнеся. Молодому магу оставалось только гадать, что тот подумал и решил на его счёт. Хотя последнее вызывало мало сомнений.
Отсмеявшись, Тода до боли прикусил губу.
«Я сам себя приговорил…»
***
Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем к нему зашли двое человек в белых робах, но его было предостаточно, чтобы юноша успокоился окончательно. Можно было сказать, он уже смирился с тем, что его казнят. К тому же там, за стеной, его ожидал Мелик.
Тода заговорил с вошедшими:
– У меня не выходит из головы… Что служит ожерельем тем стражникам, голозадым, с мышцами?
Двое в робах молча приблизились к юноше вплотную, затем один из них приказал ему снять свои одежды.
– Ну, знаете, это не совсем нормально. Ребята в Академии рассказывали о таких, как вы, мужелюбах…
Никакой реакции. Лишь один из белых одежд ухмыльнулся.
– Снимай одежды, маг, а не то, Единый, клянусь тобой, мы тебе поможем.
Тода послушно принялся снимать свой пояс, сандалии и прочее.
– Неужто до полного обнажения?
– Всю одежду, маг, – произнёс второй с совершенно бесстрастным лицом.
– Ну, если вам так хочется поглазеть, рассматривали бы и дальше друг у друга…
Полностью раздевшись, Тода почувствовал себя крайне неуютно. Его спокойная уверенность в себе таяла, как снег под весенним солнцем. Он вновь оказался на краю пропасти отчаяния и паники, потому попытался снова разговорить белоробых.
– Так что же всё-таки это? Что у них на шеях? Какое-то странное ожерелье.
Двое молча собрали одежду и атрибуты. Когда они закончили, то повернулись к выходу из кельи. Юноша решил было, что ответа он не получит, когда тот, кто ранее проявил хоть какие-то эмоции, обернулся. На его лице снова играла ухмылка.
– Если тебе это так уж интересно.
Он указал на сжавшийся от холода и стресса мужской орган юноши.
– У Старших Сынов есть обряд посвящения, очень жестокий. Чтобы доказать свою преданность служению Единому, а также Верховному Отцу, они отказываются от благ и соблазнов материальной жизни во всех проявлениях. Одежда, роскошь, дома, разнообразие в пищи, вино и женщины, – его ухмылка превратилась в хищный оскал, – Ты же знаешь, для чего нужны твои крохотные причиндалы?
Тода закрыл рукой то, на что указывал этот тип.
– Они сами отрезают свои ты-понял-что и наносят себе три глубоких пореза, от плеча до плеча, по груди. Каждый из порезов несёт в себе определённый смысл. Но тебе больше интересно не их или наша философия, религия, вера, а лишь то, что же это, как ты выразился, «за ожерелье странное у них на шеях».
Человек в белой робе отвернулся и, выходя из комнаты, бросил:
– Смекнёшь самостоятельно, умник?
Дверь закрылась, опустился засов.
Тода остался стоять посреди комнаты.
В силу своего возраста и того, что все свои силы и время он отдавал учёбе, ему не довелось быть с женщиной как мужчине. Но он представлял себе это чем-то прекрасным и желанным, неким таинством двоих влюблённых, особенным, непостижимым заклинанием. Сближение, доверие, отдача… Так же он представлял себя отцом озорного мальчугана, а то и двух, конечно же, дарованных ему Рамиллой.
Конечно, было и иное мнение относительно материнства. Тот же Мелик считал и говаривал вслух неоднократно, что это женщинам даруют, а не они, ведь мужчины дают им возможность ощутить чувство значимости и испытать счастье материнства. Он много раз высказывался о «раздутой в брюхе важности» будущих матерей, о «мнимом чуде деторождения», упоминая при этом о недооценённости вклада мужчин в этот процесс и сокрытом в тени таком же по значению «чуде зачатия».
«Да уж, что только не придёт в голову, когда стоишь голый, дрожишь от страха и холода, ожидая собственной казни».
Фанатики-привратники, именующие себя Старшими Сынами, отдавшие свои жизни в услужение безумца Адельберта, возродившего культ отступников… Тода не мог их никак понять. Как мог кто-нибудь нанести себе столь непоправимый ущерб