Нигде общегражданская гордость жителей не была столь сильной, как в Чикаго, где среди горожан был в большом ходу термин «дух Чикаго». Они словно понимали под этим некую материализованную силу и гордость за то, с какой быстротой они восстановили город после Великого пожара 1871 года. Они не просто восстановили его, они превратили город в национального лидера в области коммерции, производства и архитектуры. Но все городское богатство и изобилие не смогли поколебать широко распространенное мнение, что Чикаго так и остался провинциальным городом, в котором свиные туши имеют бо́льшую ценность, чем музыка Бетховена. Нью-Йорк слыл национальной столицей культуры и благовоспитанности; его ведущие граждане (а также и газеты) никогда не позволяли Чикаго забыть об этом. Выставка, устроенная в правильно выбранном месте, могла бы развеять это чувство раз и навсегда, если она превзойдет Парижскую. Редакторы ежедневных чикагских газет, побывав в Нью-Йорке, предъявившем свои права на выставку, стали задавать вопрос: а почему не Чикаго? Газета «Трибюн» предупреждала, что «ястребы, грифы, стервятники и другие нечистые создания, ползающие, крадущиеся и летающие в Нью-Йорке, стремятся получить контроль над выставкой».
29 июня 1889 года мэр Чикаго Девитт С. Крегьер объявил о создании гражданского комитета, состоящего из 250 наиболее известных жителей. Комитет собрался и принял резолюцию, заключительный абзац которой гласил: «Люди, которые помогли отстроить Чикаго, хотят выставку; обдумав и проанализировав требования, они намерены ее получить».
Однако последнее слово оставалось за Конгрессом. И вот время решающего голосования наступило.
* * *Редакционный клерк газеты «Чикаго трибюн» подошел к окну и наклеил на стекло первый бюллетень. После начального этапа голосования Чикаго оказался впереди Нью-Йорка с большим перевесом – 115 голосов против 72. Следом шел Сент-Луис, а после него Вашингтон. Один конгрессмен, вообще выступающий против устройства выставки где-либо и одержимый трудно объяснимым упрямством, предложил местом проведения выставки перевал Камберленд [33], за что и отдал свой голос. Когда толпа, собравшаяся перед окном, увидела, что Чикаго опережает Нью-Йорк на 43 голоса, она разразилась криками, свистом, аплодисментами. Однако всем было известно, что Чикаго необходимо набрать еще 38 голосов для обеспечения простого большинства, а следовательно, и выигрыша места проведения выставки.
Между тем поступали новые результаты голосований. Дневной свет стал уже не таким ярким. На тротуаре толпились мужчины и женщины, закончившие работу. Машинистки, работающие на конторской технике последнего поколения, потоком выходили из «Рукери», «Монтока» и других небоскребов: под пальто у них были обычные для их профессии белые блузки и длинные черные юбки, в которых они привыкли сидеть за клавиатурами своих «Ремингтонов». Извозчики кричали и успокаивали запряженных в кареты лошадей. Фонарщики, идя быстрыми шагами по краю толпы, зажигали газовые светильники, установленные на кованых фонарных столбах. Куда ни глянь, всюду царило многоцветье: желтые вагоны дилижансов, внезапно возникающие и исчезающие; почтовые рассыльные в голубой форме, с ранцами, полными радостных и печальных известий; извозчики, зажигавшие красные ночные фонари на задних стенках своих двухколесных экипажей; большой позолоченный лев, припавший к земле перед входом в шляпный магазин на противоположной стороне улицы. На верхних этажах высотного здания газовые и электрические светильники светили мягким светом и походили в наступающих сумерках на луноцветы.
Конторщик редакции «Трибюн» снова появился перед окном, где вывешивался бюллетень с новостями. На этот раз ожидались результаты пятого тура голосования. «Разочарование и печаль, обрушившиеся на толпу, были леденящими и тяжелыми», – писал один из репортеров. В этом туре Нью-Йорк собрал пятнадцать голосов, а Чикаго только шесть. Разрыв между ними уменьшился. Парикмахер, все еще стоявший в толпе, убеждал всех соседей, что добавочные голоса Нью-Йорку могли поступить от тех конгрессменов, которые первоначально поддерживали Сент-Луис. Это откровение побудило Александра Росса, военного в чине лейтенанта, объявить: «Джентльмены, готов во всеуслышание заявить, что любой житель Сент-Луиса только и думает о том, чтобы ограбить церковь». Другой мужчина, поддерживая его мнение о жителях этого города, закричал: «Или отравить собаку своей жены». Последнее обвинение было поддержано подавляющим большинством собравшихся.
В Вашингтоне конгрессмены от Нью-Йорка, в том числе и Чанси Депью, президент «Нью-Йорк сентрал» [34] и один из самых красноречивых и заслуженных ораторов тех дней, почувствовав перемену в настроении конгрессменов, предложил сделать перерыв в заседании до следующего дня. Узнав об этом предложении, толпа, стоящая перед окном, неодобрительно зашумела и зафыркала, не без основания посчитав перерыв в заседании попыткой получить время для усиленного лоббирования, чтобы собрать большее число голосов.
Толпа выражала явное несогласие с предложением Депью, однако Палата представителей проголосовала за краткий перерыв. Толпа так и осталась стоять на месте.
После седьмого тура голосования Чикаго не хватало всего одного голоса для того, чтобы получить большинство. Нью-Йорк фактически проиграл. На улицах воцарилось спокойствие. Двуколки и кареты остановились. Полиция не обращала внимания на постоянно увеличивающуюся цепь вагонов подвесной канатной дороги, далеко протянувшуюся вправо и влево в большом золотистом провале. Пассажиры выходили из вагончиков и подходили смотреть на окно редакции «Трибюн», ожидая следующего сообщения. Кабели, ударяясь о тротуар, издавали слабые продолжительные звуки, поддерживающие атмосферу напряженного ожидания.
Вскоре в окне редакции появился другой человек – молодой, высокий, тощий, с черной бородой. Он окинул толпу тусклым взглядом. В одной руке он держал горшок с клеем, другой сжимал кисть и лист бюллетеня. Он тянул время. Положил бюллетень на стол – так, чтобы его не было видно из окна. Но все стоящие на улице понимали по движению его плеч, что он делает. Не торопясь, он отвернул крышку на горшке с клеем. Выражение его лица было мрачным, как будто он заглядывал в гроб. Не торопясь, мазок к мазку, он нанес клей на поверхность бюллетеня. Он, казалось, совсем не спешил его вывешивать.
Выражение его лица не изменилось, когда он приложил намазанный клеем бюллетень к стеклу.
* * *Бернэм ждал. Окна его кабинета смотрели на юг, так же как и окна кабинета Рута – так им хотелось удовлетворить потребность организма в естественном свете. Об этом мечтал весь Чикаго, газовые фонари которого, все еще являвшиеся основными источниками искусственного