Николас продолжал шутить, но Жюстин подняла голову, и он увидел ее глаза – необыкновенные, умные и в то же время с оттенком какой-то детской наивности, глаза, показавшиеся ему такими возбуждающими в первый вечер их знакомства. Сквозь эти глаза он мог наблюдать за всем, что происходило в душе Жюстин, и сейчас был благодарен судьбе за то, что события минувшего года не исказили ее сущности.

– Тебе больше никогда не снились эти кошмары? – спросил он. – Дом... Сайго... дай-катана?

– Нет! – Она решительно помотала головой. – Нет, нет! Ты рассеял весь этот странный гипноз. Ведь сам же уверял меня в этом? – Она с надеждой посмотрела ему в глаза.

Он кивнул:

– Да, рассеял.

– Ну вот, значит, все в порядке. – Она взяла его за руку и повела прочь из холодных волн за высокую линию прилива, очерченную бурой полоской морских водорослей и причудливыми кусками дерева, отполированными соленой водой. Достигнув берега, она закинула руки за голову и посмотрела на солнце.

– Я так счастлива, что зима кончилась, так рада снова быть здесь, именно теперь, когда все возвращается к жизни...

– Жюстин, – голос Николаса звучал уже серьезно, – я просто хотел узнать, не было ли каких-нибудь, – он запнулся, подыскивая английский эквивалент японскому словосочетанию, – каких-нибудь отголосков того, что случилось тогда? Все-таки Сайго запрограммировал тебя убить меня моим же собственным мечом. Ты никогда не говоришь об этом со мной.

– А почему я должна об этом говорить? – Ее глаза неожиданно потемнели. – Мне нечего тебе сказать.

Какое-то время они просидели молча, вслушиваясь в ритмический шепот прибоя. Далеко на горизонте окруженный сверкающей синевой показался траулер. Жюстин посмотрела туда так, словно хотела в океанском просторе разглядеть свое будущее.

– Я всегда подозревала, что жизнь небезопасна, – сказала вдруг она, – но до встречи с тобой я не задумывалась об этом всерьез. Да! – Взгляд ее оторвался от сверкающего горизонта. – До встречи с тобой я была такой же саморазрушительницей, как и моя сестра. – Жюстин посмотрела на свои судорожно сжатые пальцы. – Господи, как бы я хотела, чтобы никогда не происходило того, что произошло! Сайго одолел меня. Знаешь, когда-то в детстве я болела ветрянкой – болела так тяжело, что чуть не умерла. Но я выжила. Только шрамики остались. И теперь я выживу! – Она подняла голову. – Понимаешь, я должна выжить потому, что я думаю о нас с тобой.

Николас внимательно посмотрел ей в глаза. Скрывала ли она что-нибудь от него? Он не мог ответить на свой вопрос и испытывал от этого смутное беспокойство.

Вдруг Жюстин рассмеялась и сразу стала похожа на школьницу – невинную и беззаботную. Да и сам смех был как-то по-детски заразителен. Николас улыбнулся в ответ.

– Завтра тебя не будет со мной. – Она нежно поцеловала его в щеку. – Так давай же наслаждаться сегодняшним днем! – Последовал еще один поцелуй. – Это очень по-восточному?

Он рассмеялся:

– Думаю, что да!

Ее длинные тонкие пальцы – пальцы художницы – пробежали по его колючему подбородку и остановились у линии губ.

– Я никогда не думала, что кто-нибудь будет мне так дорог...

– Жюстин...

– Если бы ты даже уехал на край земли, я и там бы тебя нашла. Может, это и смешно, но я не шучу. – Она действительно говорила всерьез. Николаса даже испугало выражение ее глаз. Ему показалось, что на него смотрит женщина-самурай. Похожее выражение он встречал только один раз – в далеком-далеком детстве в глазах своей матери. Это было особое сочетание преданности и жестокости, не доступное, как считал Николас, для западного человека. Он был тронут и горд за Жюстин.

– Послушай, мы ведь расстаемся ненадолго – не больше чем на месяц. Уверяю – тебе не придется искать меня на краю земли...

Ее лицо помрачнело.

– Ник, Япония и есть для меня край земли. Это чужая, абсолютно чужая страна. В Европе я тоже чувствую себя иностранкой, но там я могу хотя бы ориентироваться... Там я ощущаю хоть какую-то сопричастность... Япония же, как черный камень... Это пугает меня, понимаешь?

– Я наполовину азиат, – усмехнулся он. – Я тоже пугаю тебя?

– Да, раньше пугал... Но теперь все позади! – Ее руки обвили его упругую загорелую шею. – Ах, Ник, как было бы здорово, если бы ты не уезжал!

Николас крепко обнял Жюстин. Как бы ему хотелось сказать в эту минуту, что никуда он не поедет и никуда не отпустит ее от себя! Но это было бы ложью, поскольку менее чем через сутки он сядет в самолет, вылетающий в Токио. Кроме того, восточное воспитание сделало его личностью скрытной, направленной внутрь себя. Николас догадывался, что и его отец – человек стопроцентно западный – был таким же замкнутым и непроницаемым. И отец, и сын умели хранить свои секреты даже от тех женщин, которых любили самой искренней и преданной любовью...

Николас сделал глубокий вдох, почувствовав перепад давления и острый запах озона, от которого защекотало в носу.

“Боинг-747” медленно шел на снижение. Вот уже показались бледно-зеленые поля, расчерченные узкими ровными каналами. А вот и вершина Фудзи – величественная и нерушимая, она слепила глаза своей снежной шапкой, пылающей голубоватым огнем на беспощадном полуденном солнце. Николас зажмурился – вот он и дома...

А потом они попали в плотный увесистый слой смога, как саван нависший над промышленными окраинами столицы.

– Господи! – Сидевший рядом человек вытянул шею, чтобы лучше видеть происходящее за окном. – Надо было захватить с собою противогаз – у них тут смог почище, чем в Сан-Фернандо!

Его агрессивное морщинистое лицо почти прилипло к стеклу иллюминатора. Кривая усмешка застыла на узких губах.

“Он похож на римского полководца, – подумал Николас. – Интересно, каково ему было воевать на два фронта – с варварами на передовой и политическими противниками в тылу?”

Тем временем человек, сидевший рядом, откинулся на спинку кресла и раздраженно забарабанил пальцами по подлокотникам. В эту минуту он напоминал скорее фермера средней руки, нежели миллионера-промышленника, на которого работал Николас. За долгие годы безбедной жизни он, несомненно, привык к роскоши, но отсутствие хороших манер выдавало в нем человека невысокого происхождения. О нет, не в богатой, далеко не в богатой семье родился он, Рафаэль Томкин, человек, за убийство которого было заплачено Сайго. Николас предотвратил это убийство, хотя и был уверен, что именно Томкин отдал приказ уничтожить Лью Кроукера, его лучшего Друга.

Николас украдкой разглядывал “полководческий” профиль Томкина. Он знал, что американцы зачастую лишь кажутся сильными и уверенными в себе, а на самом деле для него не представляло большого труда обнаружить их слабые места. Томкин был скорее исключением из общего правила. Его “ва” отличалось колоссальной силой, характер – твердостью и решимостью. Однако Николаса это занимало постольку, поскольку он поклялся себе и “ками” своего погибшего друга раскусить сущность