– Не знаю, что и делать.
Она смущала его, но ничего не предпринять в эту минуту было равносильно неверному шагу. Николас презирал нерешительность.
– Ты принесла свои эскизы?
– Да, я... – она перевела взгляд на холщовую сумку возле дивана. – Да, конечно.
– Можно взглянуть?
Жюстина кивнула и протянула ему большой блокнот в синей обложке.
Пока Николас перелистывал страницы, она расхаживала по комнате. Шипение воздуха в аквариуме; приглушенный шум прибоя.
– Что это?
Жюстина стояла перед низким ореховым шкафчиком, сцепив руки за спиной, и смотрела на стену, где висели два слегка изогнутых меча в ножнах. Верхний был в длину дюймов тридцать, нижний – около двадцати.
Какое-то мгновенье Николас любовался изгибом ее спины, сравнивая его с линиями лежавшего перед ним эскиза.
– Это старинные мечи японского самурая, – объяснил он, – Длинный меч называется катана, короткий – бакидзаси.
– Для чего они?
– Они используются в бою и для ритуального самоубийства сеппуку. В средние века только самураям было дозволено носить дайсё – два меча.
– Откуда они у тебя? – Жюстина по-прежнему не сводила глаз со стены.
– Это мои мечи.
Она посмотрела на Николаса и улыбнулась.
– Ты хочешь сказать, что ты самурай?
– В каком-то смысле, – ответил он серьезно и поднялся с дивана.
– Можно посмотреть длинный меч? Николас бережно снял меч со стены.
– Я не должен был бы это делать. – Он держал ножны в одной руке, а другой обхватил длинную рукоять.
– Почему?
Николас медленно потянул за рукоять, открыв небольшую часть сверкающего лезвия.
– Меч можно обнажать только для поединка. Это священный клинок. Он дается при посвящении в мужчины, у него есть собственное имя; это душа и сердце самурая. Этот меч длиннее обычного, он называется дай-катана, большой меч. Не трогай, – сказал он резко, и Жюстина отдернула палец. – Ты могла порезаться.
Николас увидел ее отражение в зеркале клинка – широко открытые глаза, слегка удивленные губы. Он слышал рядом с собой ее дыхание.
– Можно я посмотрю еще немного? – Жюстина откинула прядь волос со лба. – Очень красивый меч. Какое у него имя?
– Да, смотри. – Николас подумал о Цзон и Итами. – Иёсё-гай – это значит “на всю жизнь”.
– Это имя дал ты?
– Нет, мой отец.
– Красивое имя; мне кажется, оно ему подходит.
– В японских клинках есть тайна, – сказал Николас, укладывая меч в ножны. – Этому мечу почти двести лет, но он выглядит как новый: время не оставило на нем никаких следов. – Он осторожно повесил меч на место. – Такого острого лезвия никогда больше не было и не будет.
Зазвенел телефон.
– Ник, это Винсент.
– Привет. Как дела?
– Прекрасно. Знаешь, а я собираюсь в твои края.
– На побережье?
– Да. В Уэст-Бэй-Бридж.
– Слушай, это здорово. Мы не виделись...
– С марта, не напрягай свою память, Я остановлюсь в городе, у Дока Дирфорта.
– И не думай. Ты остановишься у меня, рядом с морем. Здесь полно места, а в городе ты не поплаваешь.
– Извини, но это не отпуск. Пока не выясню в чем дело, мне лучше побыть у Дока.
– Как поживает Нейт?
– Как всегда. У всех нас слишком много работы, Николас посмотрел на Жюстину, которая листала блокнот с эскизами, загустив одну руку в сдои густые волосы... Она потянулась к сумке, достала карандаш и принялась заканчивать эскиз.
– Ты не один?
– Нет.
– Понятно. Ладно, я приезжаю сегодня вечером, – Винсент засмеялся, и в его голосе послышалась неуверенность. – Знаешь, там у вас действительно что-то произошло. Представляешь, Грауман дал мне свою машину вместе с Томми. Так что я подремлю на заднем сидении. – Он вздохнул. – Не везет мне. Пару лет назад, до сокращения бюджета, я бы ехал на “линкольне”. А теперь придется довольствоваться “плимутом” поносного цвета.
Николас расхохотался.
– Звякни, когда приедешь.
– Ладно. Пока.
Николас опустил трубку и сел рядом с Жюстиной. Его глаза следили за движениями ее карандаша, однако мысли были далеко.
* * *
– Кажется, теперь я понимаю, почему вы меня вызвали, – сказал Винсент.
– Вы разобрались в чем дело? – спросил Док Дирфорт. Винсент потер большим и указательным пальцами уставшие от резкого света глаза, затем еще раз просмотрел листки отчета.
– Честно говоря, я не уверен.
– Человек, труп которого мы только что видели в подвале, не умер от утопления.
– В этом я не сомневаюсь, – согласно кивнул Винсент. – Отчего бы он ни умер, только не от удушья.
– Как видите, – продолжал Док Дирфорт, указывая на бумаги в руках Винсента, – ни он, ни его родственники никогда не страдали сердечными заболеваниями. Это был совершенно здоровый тридцатишестилетний мужчина; несколько лишних килограммов – и не более того...
– Он умер от обширного инфаркта миокарда, – добавил Винсент. – Сердечный приступ.
– Спровоцированный вот этим. – Дирфорт наклонился к столу и ткнул пальцем в документ.
– Вы обработали данные на компьютере? Док Дирфорт покачал головой.
– Не забывайте, для всех это “случайная смерть в результате утопления”. Пока, по крайней мере.
– А что скажут о задержке вашего отчета у главного патологоанатома? – Винсент передал бумаги Дирфорту.
– У меня ведь могли возникнуть кое-какие проблемы с семьей покойного.
Дирфорт взял папку под мышку и вывел Винсента из лаборатории, погасив за собой свет.
* * *
Жюстина сидела на краю дивана, поджав ноги и обхватив руками колени. Ее открытый блокнот лежал перед ними на невысоком кофейном столике. Дождь стих и превратился в мелкий туман, но оконные стекла были по-прежнему мокрыми.
– Расскажи мне о Японии, – попросила она неожиданно, вплотную приблизив лицо к Николасу.
– Я не был там очень долго.
– Какая она?
– Другая. Совсем другая.
– Ты имеешь в виду язык?
– Да, и язык тоже, разумеется. Но не только. Ты можешь поехать во Францию или в Испанию, и там тебе придется говорить на другом языке. Но мыслят там, в общем-то, так же.
Япония – другое дело. Японцы ставят в тупик большинство иностранцев, даже пугают их, что, в сущности, странно.
– Не так уж странно, – возразила Жюстина. – Любой человек боится того, чего он не понимает.
– Но некоторые сразу же понимают и принимают Японию. Одним из таких людей был мой отец. Он любил Восток.
– Как и ты.
– Да. Как и я.
– Почему ты сюда приехал?
Николас смотрел на ее лицо, меняющееся с наступлением сумерек, и думал о том, как могла Жюстина быть такой проницательной в своих вопросах и в то же время такой уклончивой в ответах.
– Значит, ты приехал сюда и занялся рекламой. Он кивнул.
– Выходит, так.
– И оставил семью?
– У меня не было семьи.
Эта холодная жесткая фраза пронзила Жюстину, словно пуля.
– После твоих слов мне даже стыдно, что я никогда не разговариваю со своей сестрой. – Она в смущении отвернулась от Николаса.
– Должно быть, ты ее ненавидишь. Жюстина откинула голову назад.
– Ты жесток.
– Правда? – Николас искренне удивился. – Не думаю. – Он снова посмотрел на Жюстину. – Она тебе безразлична? Это было бы еще хуже.
– Нет, она мне не безразлична. Она моя сестра. Ты – ты не сможешь это понять.
Последние слова Жюстины прозвучали неуверенно. Николас понял, что она собиралась сказать что-то другое, но в последнюю минуту передумала.
– Почему ты не расскажешь мне о своем отце? Ты