Глаза Жюстины затуманились, будто она смотрела на огонь.
– Да, можно считать, что он мертв. – Она поднялась с дивана, подошла к аквариуму и стала напряженно в него всматриваться, словно ей хотелось уменьшиться в размерах, прыгнуть в соленую воду и слиться с ее беззаботными обитателями. – В конце концов, какое это имеет для тебя значение? Мой отец во мне не живет – я не верю во всю эту чушь.
Тем не менее, голос Жюстины говорил обратное, и Николас подумал: “Что же сделал ее отец, раз она его так презирает?”
– А твоя сестра? – спросил он. – Мне это интересно, ведь я был единственным ребенком в семье.
Жюстина отвернулась от аквариума, и отраженный от воды свет причудливыми бликами упал на ее лицо. Николас представил себя вместе с ней на дне моря: стройные водоросли, слегка колеблющиеся в глубинных потоках, посылающие друг другу вибрации в неторопливой беседе.
– Гелда. – В голосе Жюстины появился странный оттенок. – Моя старшая сестра. – Она вздохнула. – Тебе повезло, что ты один в семье; есть вещи, которые нельзя поделить.
Николас понимал, что бессмысленно винить Жюстину за недостаточную откровенность, и все же его раздражала ее упрямая скрытность.
Внезапно он почувствовал острое желание разделить ее тайны – ее унижения, детские обиды, ее любовь и ненависть, ее страхи, стыд, – все то, что делало ее такой, какая она есть, непохожей на других и пленительно несовершенной, как диковинная жемчужина. Загадка Жюстины манила Николаса; он был как пловец, который выбился из сил и чувствует, что вот-вот опустится на дно, понимает, что замахнулся слишком высоко, не рассчитав свои силы; в то же время он знает, что где-то рядом, в нем самом, лежит ключ к спасению, к скрытым резервам, которые могли бы вынести его к далекому берегу.
Но Николас, по крайней мере, подсознательно, хорошо знал эти скрытые силы и боялся снова столкнуться с ними, увидеть их ужасные лики. Когда-то с ним это уже было... и он едва не погиб.
* * *
Они вышли из дому. Вечерние облака умчались на запад, и небо, наконец, прояснилось. Звезды мерцали, как блестки на бархате, и им казалось, что они окутаны шалью, сотканной специально для них.
Они шли по пляжу, вдоль берега; море отступало, повинуясь силе отлива. Они цепляли ногами выброшенные на песок водоросли и вздрагивали от боли, наступая на острые обломки крабьих панцирей.
Прибой набегал невысокими, тускло светящимися гребнями. Кроме них на пляже никого не было; лишь дымящиеся оранжевые угольки остались от чьего-то позднего пикника в дюнах.
– Ты боишься меня? – Голос Николаса был легкий, как туман.
– Нет. Я не боюсь тебя. – Жюстина спрятала руки в карманы джинсов. – Мне просто страшно. Уже полтора года я не могу избавиться от этого страха.
– Мы все боимся – чего-нибудь или кого-нибудь.
– Ник, ради бога, не успокаивай меня как ребенка. Ты никогда не испытывал такого страха.
– Потому что я мужчина?
– Потому что ты – это ты. – Жюстина отвернулась от него и стала потирать предплечья; ему показалось, что она дрожит. – Господи.
Николас наклонился и поднял камешек. Он очистил его от песка и почувствовал бесконечно гладкую поверхность. Время отшлифовало все кромки и придало камню свою форму, но его сущность осталась – его цвет, пятнышки и прожилки, плотность и твердость. Сущность изменить нельзя.
Жюстина взяла у него камешек и швырнула его далеко в море. Он ударился о воду и исчез в глубине, словно его никогда и не было. Но Николас еще ощущал его тяжесть на своей ладони.
– Это было бы слишком просто, – сказал он, – если бы можно было принимать близких людей без всяких наслоений, без их прошлого.
Жюстина молча стояла и смотрела на него, и только легкий поворот головы говорил о том, что она его слышит.
– Но это невозможно, – продолжал Николас. – У человека долгая память; в конце концов, именно память объединяет нас. Иногда, впервые встретившись, два человека испытывают какой-то особый трепет, слабое, но отчетливое ощущение узнавания – узнавания чего? Вероятно, родственной души. Или ауры. У этого явления много названий – его нельзя увидеть, но тем не менее, оно существует. – Николас помолчал. – Ты почувствовала это” когда мы встретились?
– Да... было какое-то чувство. – Жюстина провела большим пальцем по его запястью, потом посмотрела себе под ноги, на мокрый черный песок, на беспокойную воду. – Я боюсь тебе помнить. – Она резко подняла голову, словно приняла какое-то решение. – Мужчины, которых я знала, были подонки – впрочем, я сама выбирала...
– Ты хочешь сказать, что я могу оказаться таким же, как он?
– Но ты другой. Ник. Я знаю. – Жюстина убрала руку. – Я не могу снова через это пройти. Я просто не могу. Это не кино, где всегда заранее известно, что все кончится хорошо.
– А разве можно что-нибудь знать наперед?
Жюстина продолжала, не обращая внимания на его слова.
– Нас воспитали в романтическом духе, а жизнь оказалась coсем иной. Вечная любовь и прочная семья. Об этом твердили в кино, по телевизору, даже в рекламных роликах – особенно в рекламе. Мы все остаемся взрослыми детьми. И что делать, корда начинается настоящая жизнь и приходит одиночество?
– Наверно, продолжать поиски. Мы всю жизнь ищем то, что нам нужно: любовь, деньги, славу, безопасность. Просто каждой выбирает для себя главное.
– Только не я. – В голосе Жюстины звучала горечь. – Я уже не знаю, чего хочу.
– А чего ты хотела там, в Сан-Франциско? – В темноте Николас видел только ее силуэт на фоне звезд.
Ее глухой и отчужденный голос заставил его вздрогнуть.
– Я хотела... повиноваться.
– Что?
– Не могу поверить, что я тебе это сказала. – Они лежали в его постели, обнаженные, под простынями.
Лунный свет проникал сквозь окна как эфирный мост, ведущий в другой мир.
– Почему? – спросил Николас.
– Потому что мне стыдно. Мне стыдно, что я этого хотела. Но больше я не хочу быть такой. Никогда.
– Разве это так ужасно – хотеть повиноваться?
– У меня это было... Да, это было противоестественно.
– Что это значит?
Жюстина повернулась, и Николас почувствовал мягкое прикосновение ее груди.
– Я больше не хочу об этом говорить. Давай забудем. Николас притянул ее к себе и посмотрел ей в глаза.
– Давай договоримся. Я – это я, а не тот парень из Сан-Франциско. Кстати, как его звали?
– Крис.
– Так вот, я не Крис. – Он помолчал, изучая ее реакцию. – Ты понимаешь, о чем я говорю? Если ты боишься, что повторится то, что было, значит, ты видишь во мне Криса или еще кого-то. Это бывает со всеми; у каждого есть свои призраки. Но ты не должна этого допустить сейчас. Если ты сейчас себя не переломишь, ты никогда этого не сделаешь. И каждый мужчина, которого ты встретишь, будет для тебя Крисом, и ты никогда