До этого все было спокойно и тихо, хотя и наступила праздничная неделя после Четвертого июля, Дня Независимости. Николас машинально потянулся за пачкой тонких сигарет, которые давно уже не носил с собой. Он бросил курить шесть месяцев назад и хорошо это помнил, потому что в тот день оставил работу.

В то промозглое мрачное зимнее утро Николас Линнер пришел в агентство и пробыл в своем кабинете ровно столько, сколько нужно, чтобы положить портфель на стол из красного дерева. Этот портфель из страусовой кожи подарил ему Винсент без всякого явного повода – со дня рождения Николаса прошло уже несколько месяцев, а со времени его повышения по службе – и того больше. Николас вышел из кабинета, сопровождаемый любопытным взглядом своей секретарши, и спустился в холл, устланный бежевым ковром и залитый мягким розовым светом неоновых ламп. Когда он принял решение? Николас не мог ответить на этот вопрос. По дороге сюда, в такси, его голова была совершенно пустой; мысли беспорядочно кружились, как чаинки в чашке. Казалось, ничего другого просто не остается.

Николас миновал двух охранниц, которые стояли по бокам огромной резной двери, словно прекрасные сфинксы у могилы великого фараона; при этом они отлично знали свое дело. Он постучал в дверь и вошел.

Голдман разговаривал по телефону темно-синего цвета – значит, разговор шел с важным клиентом; второй телефон, коричневый, использовался для переговоров внутри агентства. Николас выглянул в окно. “Нынче все клиенты стали важными”, – подумал он. Иногда работа на тридцать шестом этаже имела свои преимущества, но только не сегодня. Небо было так плотно затянуто свинцовыми облаками, словно над городом захлопнулась крышка. Наверно, к вечеру снова пойдет снег. Николас не мог решить, хорошо это или плохо.

– Ник, мой мальчик! – выпалил Голдман, положив трубку. – Ты просто телепат, ну надо же прийти так вовремя! Знаешь, кто звонил? Не стоит, – он взмахнул рукой и стал похож на утку, которая пытается взлететь, – не гадай. Я сам тебе скажу. Это был Кингсли. – Глаза Голдмана расширились от возбуждения. – И знаешь, что он сказал? Он восторгался тобой и твоей рекламной кампанией. Первые результаты уже налицо – “замечательное повышение спроса”. Так и сказал, шмендрик, “замечательное повышение”.

Сэму Голдману было около шестидесяти, но ему, бодрому, подтянутому и всегда загорелому, никак нельзя было дать больше пятидесяти. Николас подозревал, что Голдман поддерживает загар, чтобы оттенить свои великолепные седые волосы. Сэм обожал контрасты. Его удлиненное лицо было изрезано морщинами; щеки слегка тронуты оспинками. Большие карие глаза властвовали на этом гордом лице, несмотря на длинный нос и чувственный рот. На Голдмане была голубая сорочка в светлую полоску с белым воротничком и итальянский шелковый галстук сине-бордовых тонов. Да, Сэм умел одеваться. Правда, рукава его элегантной сорочки были небрежно закатаны почти до локтя.

Глядя на Голдмана, Николас вдруг понял, почему ему было так трудно решиться.

– Я рад это слышать, Сэм, – сказал он.

– Ну, садись, не стоит.

Голдман показал на металлическое кресло с бежевой замшевой обивкой, стоявшее перед его огромным письменным столом.

Вряд ли это кресло было ему самому по вкусу, но клиенты приходили в восторг.

– Спасибо, мне здесь удобнее. – Николас чувствовал, что разговор будет нелегким. – Я ухожу, Сэм.

– Уходишь? Тебе уже нужен отпуск? Ты работаешь художественным редактором только шесть месяцев...

– Семь.

– Ладно, не будем торговаться. Короче, ты хочешь взять отпуск? Хорошо, считай, что ты в отпуске. Куда поедешь?

– Ты не понял, Сэм. Я хочу уйти из агентства. Совсем. Голдман повернулся в кресле и посмотрел в окно.

– Знаешь, сегодня будет снег. Хотя по радио передавали, что не будет. Но я-то знаю. Я это чувствую по суставам, когда играю в теннис. Сегодня утром я сказал Эдне...

– Сэм, ты меня понял?

– Этот Кингсли, может быть, и соображает в издательских делах, но только не в рекламе. Долго он думал, прежде чем к нам обратиться. – Голдман резко повернулся к Николасу. – А вот ты, Ник, в рекламе разбираешься.

– Сэм...

– Уходишь, Ники? Что значит – уходишь? Не верю. У тебя здесь есть все. Все. Ты знаешь, сколько чистого дохода мы получим от твоей кампании?

– Меня это не волнует, Сэм.

– Две сотни тысяч. Ник. Так с какой стати тебе вздумалось уйти?

– Я устал, Сэм. Знаешь, мне кажется, будто я работаю в рекламе целую вечность. В последнее время просыпаюсь и чувствую себя как граф Дракула.

Голдман вопросительно поднял голову.

– Словно я лежу в гробу.

– Значит, возвращаешься в Японию.

– Я еще не думал об этом всерьез. – Николас был в который раз приятно удивлен проницательностью Голдмана. – Не знаю, имеет ли это значение.

– Конечно, имеет! – взорвался Голдман. – Я все время думаю о возвращении в Израиль!

– Но ты не вырос в Израиле, – возразил Николас.

– Только потому, что тогда его еще просто не было, – фыркнул Голдман. – Но не в этом дело. – Он снова взмахнул рукой, – История. Все дело в истории. – Зазвенел телефон, и Сэм сердито приказал одному из сфинксов ответить. – Послушай, мне наплевать, сколько мы выжмем из этого Кингсли – ты же знаешь, Ник. Но это добрый знак, неужели ты не понимаешь? Пришел твой час. Еще год назад я чувствовал, что это должно случиться, и теперь я вижу, что был прав. Ты действительно хочешь уйти? Именно теперь.

– Нельзя сказать, что я хочу уйти. Скорее, не могу не уйти. Голдман достал сигару из деревянной коробки и повертел ее в руках.

– Ник, не хочу утомлять тебя разговорами о том, сколько толковых ребят отдали бы все на свете за твое место...

– Спасибо, – сухо поблагодарил Николас. – Я ценю твою заботу.

– Каждый должен отвечать за себя.

Взгляд Голдмана остановился на кончике сигары. Он обрезал его и зажег спичку. – Если можно, не кури, – попросил Николас – Я бросил.

Голдман посмотрел на него сквозь пламя.

– Похоже на тебя, – сказал тихо. – Все одним махом. Голдман задул спичку и бросил ее в большую стеклянную пепельницу. Затем, не желая окончательно сдаваться, сунул сигару в рот и стал задумчиво ее жевать.

– Знаешь, Ник, очень надеюсь, что для тебя я больше, чем просто шеф. Много воды утекло с тех пор, как я подобрал тебя прямо с теплохода.

– С самолета.

– Неважно. – Голдман вынул изо рта сигару. – И как твой друг, я рассчитываю услышать от тебя какие-то объяснения.

– Послушай, Сэм...

Голдман предупреждающе поднял руку.

– Ник, я не собираюсь тебя отговаривать. Ты уже большой мальчик. Не буду притворяться, что я не разочарован – с какой стати, если это так и есть? Просто я хочу знать, в чем тут дело.

Николас подошел к окну. Голдман повернулся вслед за ним в своем кресле, словно радар за целью.

– Я и сам пока в этом не разобрался, Сэм, – Он потер пальцами лоб. – Не знаю... я стал чувствовать себя как в тюрьме. Мне