– Майкл. – Одри вывела его из задумчивости. – Ты знаешь, как папа погиб?
– Дядя Сэмми сообщил только, что в результате аварии на дороге.
– Да, это мне тоже известно.
Они на некоторое время умолкли. Наконец Майкл поинтересовался:
– Ты о чем-то слышала, Эйди?
Она спокойно и серьезно смотрела на него.
– Ты же у нас привидение. Тебе лучше знать.
* * *
– А где то, о чем мы договаривались?
Жирный коричневый палец указывал на стол.
– Здесь этого нет.
Жирный коричневый палец укоризненно покачался из стороны в сторону.
– Вы обещали, что принесете, и не принесли. Здесь этого нет.
Покачавшись, жирный коричневый палец ткнул в обугленные остатки различных предметов, сваленные в кучу на середине стола из древесины коа. В воздухе попахивало гарью.
Толстяк Итимада вздохнул. При этом его округлое брюхо потерлось о край стола.
– Я не получил того, что хотел.
Он облизнул губы и опять сложил их бантиком.
– А я так сильно хотел...
Черные глаза японца воззрились на двух туземцев, понуро стоящих перед ним и похожих как две капли воды. На обоих были одинаковые рубахи-алоха, крикливо-цветастые сёрфинговые трусы до колен и плетеные сандалии.
– Ну, что вы мне на это скажете? – вопросил толстяк Итимада.
Снаружи залаяли собаки, и оба гавайца повернули головы, чтобы посмотреть в окно. Мимо промчались два длинноволосых блондина – парни не старше девятнадцати. Каждый удерживал в руках по два собачьих поводка, пристегнутых к строгим металлическим ошейникам, из которых рвались свирепые доберманы. Через секунду парни с собаками скрылись в густых тропических зарослях.
– Наверно, кто-то нарушил границы вашего участка, – предположил один из гавайцев.
– Может быть, полиция? – опасливо поежился второй.
– Чепуха, – убежденно отозвался толстяк Итимада. – Небось, как всегда, дикая свинья. Видишь, как возбудились?
– Кто – собаки или те мальчики? – спросил первый гаваец. Если это и было шуткой, она все равно осталась без ответа.
– В Кахакулоа не бывает полиции, – сказал, словно отчеканил, толстяк Итимада. Чувствовалось, что он не бросает слов на ветер. – И никогда не появится, если я ее не вызову, – закончил он.
Виллу Кахакулоа, расположенную на северо-восточной оконечности острова Мауи, с ближайшим настоящим городом на юге – Вайлуку – связывала единственная двухрядная дорога. На север, в сторону Капалуа, вела только разбитая тропа, петлявшая по краям отвесных утесов. По тропе можно было проехать лишь на вездеходе – и то если она была в это время года проходимой. Автомобили с малым дорожным просветом проваливались в глубокие колеи и в лучшем случае лишались поддона картера, коробки передач и глушителя.
– Тогда собаки – излишняя роскошь, – заметил первый гаваец.
– Ну, не скажи. Тут шляются все, кому не лень – туристы, хиппи, просто любопытные. Приходится их отгонять. Это частное владение в конце концов, – объяснил толстяк Итимада.
Гаваец понимающе рассмеялся.
– Понятно, брат. Главное, чтобы зеваки не лезли ночевать в сарай на сеновал, где время от времени хранится тонна-другая такой пахучей травки...
Толстяк Итимада тяжело поднялся. Шесть футов роста при изрядной тучности – неплохо по любым меркам, а среди японцев он должен был выглядеть прямо-таки гигантом. Мелкие черты лица лишь подчеркивали общие габариты. Желтые ребра ладоней Итимады представляли собой сплошные жесткие мозоли. Кулаки напоминали размерами медвежьи лапы. Ходили легенды – быть может, они были просто легендами, а может, основывались на действительных фактах, – будто толстяк убивает кулаком, как кувалдой, одним ударом.
Итимада уже семь лет обретался на Гавайях, изредка переселяясь с острова на остров. Он изучил пятидесятый штат так же хорошо, как туземцы, или даже лучше – туземцам, скорее всего, было недосуг заниматься историей и географией своих неправдоподобно прекрасных островов. Гавайцы день и ночь обслуживали миллионы туристов, ежегодно наводняющих тропический рай.
– Вы у меня недавно, поэтому я до сих пор был терпелив.
Советую порасспросить соседей: вам скажут, что я и впрямь снисходителен и терпим к своим работникам, словно к детям. Пока они стараются и хорошо делают свое дело. А что это такое – хорошо делать дело? По-моему, любая работа может заслуживать всего двух оценок: либо она выполнена хорошо, либо не сделана вовсе. В первом случае я щедро вознаграждаю за труды и бываю снисходителен к мелким слабостям и шалостям своих работников – они ведь мне что дети. Но во втором я теряю терпение и наказываю нерадивых. И это справедливо – ведь если попустительствовать безответственности, история может повториться. Я не жду повторения, а просто увольняю таких работников, и они у меня больше не работают. Они нигде больше не работают.
От толстяка Итимады не укрылось, что гавайцы, внимая его назидательной речи, слегка разнервничались. Он пытался угадать, добрый ли это признак. Его и раньше не привлекала перспектива срочного найма новых людей, но принятое им опасное решение требовало деликатного подхода и исключало использование кого-либо из своих. И вот – пожалуйста – он оказался прав. Ненадежность случайных исполнителей сразу же дает себя знать.
– Итак, отвечайте, и немедленно, – произнес он. – Иначе мне придется попросить моих мальчиков спустить с поводков моих собачек. А их, между прочим, не балуют деликатесами. Голодные они лучше работают. – Улыбка толстяка Итимады не содержала ни джоуля теплоты. – В этом отношении они очень похожи на людей, не правда ли?
– Брат, кажется, ты намерен нас запугать?
– Как много слов и мало дела, – скучающим тоном заметил Итимада.
– А ты, брат, чересчур высокого о себе мнения, – ответил первый гаваец. – Думаешь, ты лучше всех этих наглых бледнолицых? – Он указал большим пальцем за спину, где исчезли в зарослях мальчики с псами. – Боюсь, мне придется тебя разочаровать. Вы с ними одного поля ягоды – самые что ни на есть хаолаи, чужаки. У тебя столько же прав на нашей земле, сколько у кучи дерьма в гостиной.
Толстяк Итимада, не сводя с него глаз, надавил большим пальцем на кнопку селектора.
– Кимо, – сказал он в микрофон, – отпусти-ка собак. Рука первого гавайца метнулась под алоху. А под ней, как и подозревал Итимада, у него прятался старый приятель 38-го калибра.
Но толстяк уже не сидел без движения. С ошеломляющей при его габаритах стремительностью он перегнулся через стол и твердым, как сталь, ребром правой ладони ударил наглеца по руке. Оружие грохнулось на пол.
Гаваец взвыл. Рука Итимады взметнулась второй раз, и кончики двух пальцев коснулись груди гавайца чуть повыше сердца. Второй гаваец так и застыл на месте, разинув рот от удивления и страха. Никогда он не думал, что человек, тем более его брат, может столь внезапно, в полном смысле как подкошенный, рухнуть на пол.
Тем временем толстяк Итимада обогнул разделяющий их стол, и его мокасин 15-го размера накрыл игрушку 38-го калибра. Толстяк, кряхтя, поднял револьвер и сунул себе в карман. Потом подхватил под мышки отключившегося