Одри выросла в доме, где властвовало мужское начало и присущие слабому полу черты поведения были не в чести, а поэтому в детстве она, как могла, тянулась за старшим братом, пытаясь соперничать с ним на равных. Но из этого ничего не вышло – в Японию отправился один Майкл, без нее, а Одри с тех пор стала часто замыкаться в себе.
Холодные голубые глаза сестры теперь изучали его издали, из противоположного конца скромного кабинета, несущего нестираемый отпечаток личности хозяина. Филипп Досс поставил здесь японские ширмы, устланные футонами кушетки – Лилиан вечно жаловалась на их неудобство – и резко выделяющийся черной лакировкой японский письменный стол. Полупрозрачные сёдзи из рисовой бумаги на окнах расписали потолок и стены замысловатыми узорами света и тени, отчего комната казалась больше, чем была на самом деле.
Вдоль стен тянулись застекленные книжные полки, заполненные обширным собранием книг по военной истории, стратегии и тактике. Неуемный энтузиазм, с которым Филипп Досс отдавался постижению хитростей и премудростей военного искусства, мог соперничать лишь с его блестящими способностями к иностранным языкам.
В простенках между стеллажами висели офорты, гравюры и живописные изображения кумиров хозяина кабинета – Александра Великого, Иэясу Токугавы и Джорджа Паттона.
И еще на полке блестела небольшая стеклянная шкатулка. Сейчас она стояла пустой, обычно же Филипп Досс, когда жил дома, хранил в ней фарфоровую чайную чашечку. Он ценил ее куда больше, чем все свое дорогостоящее имущество, поэтому часто брал с собой в поездки за границу, а в кабинете держал на почетном месте как памятный сувенир, напоминавший о тех временах, когда он жил в послевоенном Токио.
Майкл почти физически ощутил присутствие отца. Здесь царил его дух. Каждая подушка, каждая книга, каждая картина впитала в себя частицу Филиппа Досса. Вещи ждали его, неподвластные ни старости, ни смертельным болезням.
На мгновение Майкла охватило странное чувство. Нечто подобное он испытал, наткнувшись в своих скитаниях на мастерскую кого-то из великих художников – то ли Матисса, то ли Моне – ощущение прикосновения к великому, но недоступному наследию, опередившему свое время.
Несколько ошеломленный, охваченный возвышенным чувством (через некоторое время человеку начинает казаться, что он был смешон), Майкл порывисто двинулся через комнату к сестре.
– Удивляюсь, как ты соизволил приехать, – встретила его Одри. Все это время она ни на минуту не спускала с него глаз.
– Ты несправедлива, – ответил он. Она разглядывала его по-кошачьи, с этаким неуловимо презрительным любопытством.
– В тот день в Париже, когда я вернулся за тобой, мне сказали, что ты уже ушла. Почему ты меня не дождалась? Я не хотел оставлять тебя одну.
– Не надо было разыскивать тогда Ганса. Я ведь просила не делать этого.
– После того, как этот подонок с тобой поступил...
– Ни к чему напоминать мне об этом, – холодно перебила его Одри. – Между нами было и многое другое. Ты и понятия не имеешь, каким он бывал чудесным.
– Он тебя ударил, – возразил Майкл, – и будь он хоть какой расчудесный, это уже не имеет значения.
– Для меня имеет.
– Тогда ты еще большая дура, чем я думал.
– Таковы, надо полагать, нравственные правила Майкла Досса? – едко спросила она. Потом ее тон вновь стал бесцветным. – Никто в мире не разделяет твоих строгих представлений и не следует твоей дурацкой морали. Все, чем тебя напичкали в Японии, неприменимо к нормальным людям. Нам не нужна полиция нравов, и мы не блюстители собственной внутренней добродетели, или чему ты там поклоняешься. Мы обыкновенные люди, в нас уживается и хорошее, и дурное. Ты этого не приемлешь, вот и остался ни с чем.
Майкл заметил, что Одри задрожала, стараясь обуздать свои чувства. Некстати они начали выяснять отношения в отцовском кабинете, почитавшемся всегда чуть ли не святилищем.
– А заодно оставил ни с чем и меня. Как ты считаешь, много ли в наше время свободных мужчин? Да, было у меня несколько романов, только все с женатыми, с людьми, которые дают невыполнимые обещания. Ганс – тот хотя бы был волен остаться. Мы бы с ним вместе что-нибудь придумали, я точно это знаю. Он бы исчез на неделю-другую, а потом снова вернулся. Он всегда возвращался. Но только не после расправы, которую ты над ним учинил. Знаешь, куда я поехала, когда выписалась из больницы? Снова в Ниццу, искать Ганса. Только его там уже не было.
В уголках глаз Одри заблестели слезы, но она даже не пошевелилась, чтобы смахнуть их – здесь, в кабинете, это было равносильно сделанному в присутствии отца признанию в том, что она не стоит Майкла.
– Так что теперь я тоже одна, как и ты, а все благодаря твоим нравственным заповедям. Можешь гордиться. – Одна слезинка все-таки скатилась по ее щеке.
Внезапно Одри повернулась и, торопливо стиснув руку матери, выбежала в холл. Мгновение спустя хлопнула входная дверь.
– О чем вы говорили? Что с ней? – спросила Лилиан.
– Я толком не понял, – хмуро соврал Майкл, пропустив мимо ушей первый вопрос.
Мать с сомнением посмотрела на него.
– Она, конечно, переутомилась, все время в таком напряжении. – Лилиан сцепила ладони и, нервно потирая их, сказала: – Может быть, мне стоит догнать ее? – Это прозвучало не столько как вопрос, но, как бы там ни было, и Майкл, и дядя Сэмми смолчали. Следовало подумать о еде. Лилиан с вымученной улыбкой приглашающе кивнула на дверь. – Кажется, пора наконец в столовую. Ленч давно готов, а Филипп терпеть не мог остывший ростбиф с овощами.
* * *
– Сёгун умер. Да здравствует сёгун! Старик с обветренным, как горный склон, лицом мрачно заметил:
– Он никогда им не был. – И повторил: – Ватаро Таки никогда не был сёгуном.
Масаси Таки тотчас перестал расхаживать взад-вперед.
– Мне все равно, как его называли. Мой отец умер. Бородатый старик с венчиком коротко стриженных снежно-белых волос вокруг блестящей, покрытой пигментными пятнами лысины, произнес:
– Хай. Твой отец умер. Но для тебя куда важнее то, что умер и твой старший брат Хироси.
Третий мужчина, человек по имени Удэ, услышав последние слова, пошевелился. Закатанные рукава его рубашки открывали сложную татуировку – ирезуми, искусство которой весьма ценилось членами якудзы. Левую руку от запястья до локтя обвивал огнедышащий дракон, правую украшал феникс, восстающий из пламени погребального костра.
– Удэ хорошо поработал, – сказал Масаси. – Ни для кого не секрет, что Зеро, убивая свои жертвы, пользуется одним из приемов