Улыбаюсь.
– Очень здорово заколдованный. Но я здесь выросла, здесь жил мой папа, здесь он научил меня любить музыку… – Чувствую, как над нами сгущается сонм привидений, тон их шорохов для человеческого уха почти что слишком низок, но вот именно – почти что. Они собираются, наполняют комнату. Они ждут.
– Что ты всем этим хочешь сказать? Что пытаешься до меня донести? – нетерпеливо спрашивает Сара, подаваясь вперед.
На ее открытом лице застыло выражение искренней заинтересованности, будто она увидела девушку по имени Шейди впервые. Может, я сама «скрывалась» и таилась от нее раньше даже сильнее, чем она от меня?
Приведя ее сюда, я еще не знала, найду ли в себе смелость высказать все, излить душу, признаться в том, в чем хочу признаться. Но вот сейчас она наклонилась ко мне… Наклонилась так, словно готова впитать, принять любое слово, произнесенное мной, как самую святую истину. Поверить. И как-то это взаимосвязано: дать ей понять, что я к ней чувствую, невозможно, не объяснив все-все про музыку, и про скрипку, и про…
– Что, Шейди, что? – шепчет она, и мои глаза как магнитом притягивает к ее рту, слегка приоткрытому, так мило приоткрытому, что щелка между передними зубами маячит едва заметным намеком.
И я на перепутье: не терпится рассказать про скрипку, но и поцеловать ее тоже. Пальцы просятся к ее волосам, губы – к губам, впечатать, вдохнуть в них голую правду. Кожа к коже, плоть к плоти, выложить как на ладони все, что внутри меня, все, что на сердце. Там слишком много накопилось.
– Сара… – Голос срывается на втором слоге.
Будто в забытьи, будто под гипнозом она встает с кресла и перемещается на кровать рядом со мной.
После того случая я боюсь делать первый шаг. Если снова буду отвергнута, то не переживу этого. Но Сара не отводит от меня ясных глаз, и я… я не знаю, что делать. Упираю беспомощный взгляд в руки, сложенные на коленях. Подруга пододвигается чуть ближе, а я все не смею поднять лица, пока она не кладет руку мне на колено.
– Ты хоть сама понимаешь, какая ты чудесная? Потрясающая, – шепчет она. – Красивая. Одаренная. Умная. Добрая. Мне все это давно ясно. Без всякого посещения родительского дома.
– Тогда почему же… ты меня не хочешь?
В Сариных очах – неуверенность. Невысказанный вопрос. Но она кладет ладонь мне на щеку, а потом нежно, легонько проводит пальцами по тыльной стороне шеи, большой скользит по коже, и я вся трепещу.
– Тебя все хотят. Не представляю того, кто не захотел бы. – И накрывает мой рот поцелуем.
Комната растворяется, исчезает, остается только кожа. Только оболочка. Только губы, язык и подушечки пальцев. Только пульс и дыхание. Сара так долго сдерживалась, но сейчас впивается в меня так, что не видно конца и края.
Я собиралась, кажется, выложить ей все о папиной скрипке, о мелодии в роще, о Черном Человеке из сновидений, о том, какие во мне возникли ощущения при звуках «Дубравушки» в исполнении Седара и Роуз. Растолковать, кто я есть, объяснить себя. Но вместо всего этого я просто отдаюсь ее поцелуям, запускаю пальцы ей в волосы и забываю обо всем на свете, кроме девушки Сары Вульф и ее страсти.
– Шейди! – раздается снизу зов тети Ины, пронзительный, настойчивый и нетерпеливый.
В приступе внезапной паники отлипаю от любимой, и на ее лице отражается мое смятение. Секунда – и я уже скатываюсь кубарем по лестнице, не успевая привести мысли в порядок. Тетя стоит посреди комнаты со старомодной трубкой проводного телефона в трясущейся руке. Глаза ее – с мельничные колеса.
– Шейди, это мама звонила. И… я… милая, даже не знаю, как тебе сказать. Джима больше нет.
Глава 7
Все внутренности словно проваливаются разом в Ледовитый океан.
– Как это… больше нет?
– Тело нашли на стройке. В новом пригороде. – Тетя Ина бледна как полотно. – И… они думают, Шейди, что он не сам… что кто-то убил его.
– Твоего отчима? – За спиной незримо вырастает Сара.
Я киваю, а разум уже услужливо воздвигает со всех сторон спасительные стены-блоки. Это невозможно. Джим не мог погибнуть. Ибо если он погиб….
– Где мама? – спрашиваю.
– В полиции, отвечает на вопросы. Просит тебя поскорей заехать за Хани.
– Но что случилось? Как? Кто это сделал? Кто…
– Она ничего не сказала. Думаю, это пока неизвестно, но в любом случае мама была слишком расстроена, чтобы долго говорить.
– А Джесс? – спрашиваю торопливо.
Когда я покидала трейлер, он был у себя в комнате, значит, не может иметь к этому отношения… Так?
Тетя Ина выдерживает долгую паузу.
– Не знаю. Твоя мама обмолвилась, что они с Джимом утром уехали на работу вместе, но где он теперь, не сообщила. Она вообще говорила очень кратко. В основном о том, что в отделении придется задержаться надолго и Хани надо забрать. Поспеши.
Меня затошнило. Кружится голова. Собраться не представляется реальным.
– Я свою машину оставила у Сары, – вспоминаю вслух, уставившись в одну точку – на оборванный лоскут обоев в углу, как раз рядом с телефонным аппаратом. Это Джесс их отколупал – вечно цеплял их за край, занимаясь на скрипке, пока наконец не набрался храбрости заявить папе открыто, что больше играть не намерен.
– Да ладно, не важно, – вмешивается Сара. – Я отвезу тебя в участок, а потом уже заедем домой за машиной.
Тетя подходит и заключает меня в объятия. Гладит по спине, прижимает к сердцу.
– Дорогая. Бедная моя. Какое горе. Мне так жаль.
– Спасибо, тетя Ина. – Отстраняюсь. – Потом позвоню тебе.
– Ладно. И не гоните. Даже сейчас. Все устроится, Шейди.
Так они все говорили и тогда, когда погиб папа. Я оправлюсь, все наладится, все будет хорошо. Оказалось – неправда. Ничего не стало хорошо, а я не оправилась. Пока он не умер, я жила в гармоничном мире, где светят солнце и луна. Потом он ушел, и солнце вместе с ним погасло. Не с кем мне теперь встретить утро, не с кем войти в новый день.
Джим – конечно, не папа. Джим – это Джим. Моя планета вокруг него не вращается. Да и вообще звезда из него никакая. Так отчего же такое чувство, будто меня внезапно сорвало с берега течением и уносит, уносит?
Я рывком отворяю проржавевшую дверь (переднюю пассажирскую) Сариного допотопного зеленого грузовичка и забираюсь внутрь. Трогаем, едем прочь от дома, гравий хрустит под шинами. Этот грузовик такой старый, что окна открываются вручную. Я даже не знаю, как этот механизм «по-научному» называется. Рукоятки? Короче, кручу тот, что с моей стороны, стекло ползет вниз, впуская ветерок, теплый, но живительный. Тут, во Флориде, воздух пусть и горячий – но уже хорошо. Но вместе с ним в открытое окно вплывает что-то еще. Со стороны рощи