Лондон, апрель 1886

— Она слишком хороша, чтобы держать ее вместе с толпой, — говорит Чандреш. — У нее должен быть свой собственный шатер. Все кресла мы поставим кольцами или вроде того, чтобы держать зрителей в самом эпицентре событий.

— Да, сэр, — говори Марко, копаясь в блокноте, пробегая пальцами по страницам, которые лишь минуты назад были крыльями.

— Что с тобой такое? — спрашивает Чандреш. — Ты белый, как лист бумаги.

Его голос разносится эхом по пустому театру, госпожа Падва засыпает вопросами мисс Боуэн касательно нарядов и прически.

— Все в порядке, сэр, — говорит Марко.

— Выглядишь ужасно, — говорит Чандреш, пыхтя сигарой. — Иди домой.

Марко удивленно на него смотрит:

— Сэр, есть еще бумажная работа, которую необходимо сделать, — протестует он.

— Сделаешь ее завтра, еще достаточно времени, чтобы успеть. Танте Падва и я заберем мисс Боуэн домой на чай, мы сможем отсортировать надписи и документы позже. Отдохни немного — выпей или чего ты там обычно делаешь. — Чандреш машет ему рассеянно рукой, дым от сигары покачивается волнами.

— Если Вы настаиваете, сэр.

— Именно настаиваю! И избавься от остальных, этих, которые в прихожей. Нет необходимости глядеть на сборище костюмов с накидками, когда мы уже нашли что-то более интересное. Вполне симпатичное, как мне кажется, если кто-то мыслит и в этом направлении.

— Безусловно, сэр, — говорит Марко, его бледность заливается румянцем. — Тогда, до завтра.

Он склоняет голову в нечто на подобии поклона, перед тем как грациозно повернуться на каблуках и направиться в прихожую.

— Не взял бы тебя к себе, Марко, если знал, что тебя так легко напугать, — говорит ему вслед Чандреш, но Марко не оборачивается.

Марко вежливо отказывает фокусникам в месте, объясняя это тем, что оно уже занято и благодаря их за уделенное время. Никто из них не замечает как дрожат его руки или, что ручка зажата им в руке так сильно, что побелели костяшки пальцев. Они не замечают, что, когда он сжимает их в кулаки, черные чернила просачиваются вниз на запястья.

После того как иллюзионисты ушли, Марко собирает свои вещи, вытирая испачканную чернилами руку о свое черное пальто. Он надевает котелок до того, как выходит из театра.

С каждым шагом Марко становится все более расстроенным. На людном тротуаре народ расступается перед ним.

Когда он приходит домой, Марко бросает на пол свой портфель, прислоняясь к двери и тяжело вздыхая.

— Что случилось? — спрашивает Исобель из кресла, стоящего рядом с пустым камином. Хмурясь, она прячет в карман прядь волос, которую заплетала, понимая, что ей придется начинать все заново, поскольку концентрация уже потеряна. В этой части она все еще испытывает трудности с концентрацией и сосредоточенностью.

Теперь же она оставляет ее и смотрит как Марко проходит через комнату, чтобы подойти к книжным стеллажам возле стены.

— Я знаю, кто мой соперник, — говорит Марко, вытаскивая книги охапками с их полок и перекидывая их кое-как через столы, оставив несколько книг лежать в беспорядке на полу. Оставшиеся на полках книги теряют равновесие, несколько томов падает, но, кажется, Марко этого не замечает.

— Это та женщина из Японии? — спрашивает Исобель, наблюдая как безупречная система Марко рушится на глазах.

Квартира всегда содержалась в идеальном порядке, и ее тревожит внезапно возникший беспорядок.

— Нет, — говорит Марко, пролистывая страницы. — Это дочь Просперо.

Исобель поднимает горшок с фиалками, свергнутый со своего места в результате падения книг, и водворяет его обратно на полку.

— Просперо? — спрашивает она. — Чародей, которого ты видел в Париже? — Марко кивает. — Не знала, что у него есть дочь, — говорит она.

— Этот факт и мне был неизвестен, — говорит Марко, отбрасывая одну книгу и поднимая другую. — Чандреш нанял ее в цирк на место фокусника.

— На самом деле? — спрашивает Исобель. — То есть она будет делать то, о чем ты мне говорил; творить магию, маскируя ее под фокусы. Она проделывала это на прослушивании?

— Да, — говорит Марко, не отрываясь от книги.

— Должно быть, она хороша.

— Очень хороша, — говорит Марко, выдергивая книги с другой полки и перемещая их на стол, фиалка опять становится его невинной жертвой. — Это может стать реальной проблемой, — говорит он, по большей части себе.

Стопка тетрадей соскальзывает со стола на пол в безумном вихре страниц, звучащем как крылья птиц. Исобель опять подбирает фиалку, ставя ее на другом конце комнаты.

— Она знает о том, кто ты? — спрашивает она.

— Не думаю, — говорит Марко.

— Значит ли это, что цирк — это часть состязания? — спрашивает Исобель.

Марко перестает листать страницы и смотрит на нее.

— Должно быть так, — говорит он перед тем, как вернуться к книге. — Вот, вероятно, зачем меня отправили работать к Чандрешу, таким образом, я уже в курсе. Цирк — это место проведения состязания.

— Это хорошо? — спрашивает Исобель, но Марко не отвечает, вновь затерявшись в ворохе бумаг и чернил.

Одной рукой он теребит ткань на другом рукаве. Брызги от черных чернил запятнали белый манжет.

— Она изменила ткань, — бормочет он. — Как она смогла изменить ткань?

Исобель кладет часть упавших книг на стол, где лежит ее Марсельская колода. Она смотрит на Марко, который с головой погружен в какой-то том. Она тихо раскладывает карты в линию через весь стол.

Не сводя глаз с Марко, она извлекает одну карту. Исобель переворачивает карту, кладет на стол и смотрит на нее, ожидая, что ответят карты на этот вопрос.

Мужчина стоит между двух женщин, над головами парит херувим с луком и стрелами. L’Amoureux. Влюбленные.

— Она хорошенькая? —