Но Куси, ветреность которого не мешала здравому смыслу, вскоре получил возможность удостовериться, как непродолжительно было это необдуманное волнение. Чем преувеличеннее были обещания, тем грустнее становилось ему при мысли, что когда пройдет опьянение, то самые рьяные сошлются на необдуманность своих слов. Приметил он также, что пустые места принадлежали именно самым могущественным баронам, и содрогнулся от жалости к Агнессе.
Королева еще не оправилась от своего волнения. Она не выходила; и Тибо, который при входе в залу искал ее глазами, казалось, обрадовался этому обстоятельству. Может быть, единственный из всех присутствующих, он не произносил хвастливых обещаний.
Но король, хотевший вознаградить его за свою прежнюю холодность, по-видимому, не приметил этого. Он посадил его возле себя и, пока продолжалось пиршество, осыпал его предупредительностью, разговаривал о Палестине, спрашивал о новой колонии в Константинополе и слушал со вниманием, возбудившим зависть многих.
Однако ни вежливость, ни предупредительность не могли рассеять холодности графа д’Оверня. Он отвечал вежливо, но сдержанно; а как только обед кончился, он воспользовался первым случаем, чтобы откланяться. Он сообщил королю о печальном происшествии, призывающем его в Овернь, и извинившись, что не делает королеве визита, вручил Филиппу Августу письма, привезенные из Истрии, и первым из гостей вышел.
Куси встал, чтобы следовать за своим другом. Но король остановил его не столько для того, чтобы поблагодарить за великодушное усердие, выказанное к королеве, сколько для того, чтобы расспросить о графе д’Оверне.
– Ваш друг всегда такой печальный? – спросил король несколько дрожащим голосом. – Мне, право, жаль видеть его таким грустным, и мне хотелось бы знать причину его печали, чтобы помочь, если возможно.
– Я нахожусь в затруднении, как вам отвечать, государь, – отвечал Куси, – но мне кажется, что это любовь сделала его таким.
– Любовь? – сказал король, и лоб его нахмурился.
– Да, государь, любовь к какой-нибудь палестинской красавице, язычнице или христианке, потому что я ее не знаю. Он сам никогда не был особенно весел, но любил веселость в других. И вот за два года характер его переменился. Он начал избегать общества и сделался таким, каким вы видите его…
Чело короля разгладилось.
– Это, право, жаль, – сказал он почти равнодушным тоном. – Но мы посмотрим, нет ли во Франции прекрасных глаз, которые могли бы вылечить его от этой гибельной любви. Мы надеемся также, сир де Куси, что теперь, по возвращении, вы часто будете удостаивать наш двор вашим присутствием.
Куси отвечал утвердительно, король улыбнулся ему очень любезно и позволил уйти. На другое утро, на рассвете, Куси попрощался с графом д’Овернем.
Тибо не успел условиться со своим другом обо всем, что было у него на уме. Но прежде чем он расстался, он обнял его и сказал тихо:
– Безанты, привезенные нами из Палестины, находятся в вашей комнате. Если вы меня любите, Куси, то вспомните, что мы братья по оружию и что все должно быть общее между нами. Пользуйтесь этими деньгами как своими, а если будете нуждаться, не опасайтесь обратиться к моей дружбе. Впрочем, я скоро вернусь, а если задержусь, то пришлю к вам гонца.
Куси улыбнулся, но сначала не отвечал, сердце у него так сжималось, что он не мог говорить.
– Прощайте, Тибо, – сказал он наконец, смотря на друга, который сел на лошадь и уже удалялся. – Куси никогда не забудет твоего великодушия, но не хочет им пользоваться. Наше богатство слишком различно и не может теперь лежать в одном кошельке.
Проводив глазами друга, он вернулся в свою комнату, ступая медленно и с озабоченным видом, вовсе ему несвойственным.
– Гуго, – сказал он своему оруженосцу, садясь на скамейку, – дай мне вина. Я ничего не ел с утра и чувствую неприятное расположение к грусти.
– Не положить ли в вино варенья? – спросил оруженосец. – Я несколько раз видел, как вы избавлялись таким образом от мрачного припадка любви.
– Как хочешь, Гуго. Но я грущу не от любви.
– Я, однако, думал, что вы влюблены в госпожу Алису, хотя мне показалось странным, что вы оставили ее в Санли, когда могли провожать дальше.
– Мог ли я поступить иначе, когда отец ее ехал к сиру де Монморанси, заклятому врагу моего кузена Ангеррана? И к тому же граф Жульен собирается потом в Руан ко двору Иоанна Английского, а я не могу следовать туда за ним.
Эта мысль пробудила воспоминания, не раз омрачавшие его после приезда в Париж, он резко встал.
– Право, этот старик сошел с ума! – воскликнул молодой человек, – а от сумасшествия перейдет скоро к измене. Он вмешивается во все, чтобы придать себе важность, и не способен отступить даже перед возмущением. Однако, если верить д’Оверню, граф был хорошим рыцарем в свое время. Я хотел бы помешать ему играть в эту опасную игру, хотя бы из любви к бедной Алисе.
– Итак, вы любите эту девицу? – спросил Гуго де Барр, о присутствии которого Куси, по-видимому, совсем забыл.
– Какое тебе дело? – резко сказал рыцарь. – А если бы и так, я не стал бы заставлять тебя проводить ночь под открытым небом, как в то время, когда я был влюблен в маркизу де Сиракюз.
– Если бы вы ее любили, я охотно проводил бы так ночь, сир Ги, – отвечал с улыбкой Гуго де Барр. – Но я не об этом хотел сказать, – прибавил он, вынимая из кармана носовой платок, в котором была завернута узкая полоса тонкого сукна, вышитого золотом. – Вы видели на ней этот браслет? Я просил одну из ее горничных украсть его.
– Как, негодяй! – вскричал Куси, не зная, стоит ли ему смеяться или сердиться. – Ты позволил себе такую дерзость?
– Если вы находите это дурным, сир Ги, я могу возвратить добычу. Правда, госпожа Алиса знала, что ее горничная украла этот браслет, но все-таки это воровство. Правда также, что она захотела узнать, в чьи руки он перейдет, и узнав, что в ваши, не рассердилась. Но это не мешает возвратить браслет, и я верну его, если вы прикажете.
– Дай его мне, мой добрый Гуго, – отвечал Куси, схватив браслет с живостью, которая заменяла благодарность. – Глупость сделана, не надо же усугублять ее пренебрежением. Но я не знал, что ты так опытен в любовных делах. Где ты набрался опыта?
– У меня есть союзники, – отвечал старый оруженосец, гладя седые усы с комическим чванством. – Госпожа Гертруда, которая была красавицей в свое время, нашла, что я, должно быть, был красавцем в свое время,