имеют в себе какую-то таинственную, но несомненную силу. Сейчас по этому поводу мне вспомнились актеры… Мое сравнение, конечно, не обидит вас: я убежден, что вы совершенно верно поймете этот хотя и не совсем подходящий, но очень наглядный и разительный пример. Я хочу напомнить вам, что актеры часто, надев известный наряд и сделав соответствующий грим, чувствуют себя словно возбужденными каким-то чуждым им духом и легче входят в роль. Позвольте мне сообразоваться в данном случае с моим веселым характером. Извините, если я стану говорить с вами шутливее и проще, чем это, быть может, подходит к нашей теме. Согласитесь сами, что, сняв эту длинную одежду, вынуждающую человека к мрачно-величавой походке, вы могли бы двигаться быстрее и веселее. Пожалуй, вы даже снова забегали бы и запрыгали. Блестящие эполеты, которые красовались прежде на ваших плечах, вернут, весьма возможно, юношеский румянец на ваши бледные щеки. Звенящие шпоры, любимая музыка вашего борзого коня выведут его из грустной апатии. Он опять, как бывало, радостно заржет, приветствуя своего любимого господина, — высоко взовьется от нетерпения и выгнет шею в ожидании ваших ласк… Вот что, барон! Скорее снимите с себя черное облачение, которое совсем не идет вам! Я прикажу Фридриху принести вам форменный сюртук!

Старик встал, намереваясь идти, но юноша бросился к нему в объятия.

— Ах, как вы мучите меня, дорогой Рейнгольд! — воскликнул он. — Как невыразимо меня мучите! Чем больше стараетесь вы пробудить в душе моей те струны, которые прежде так громко звучали в ней, тем глубже и сильней я чувствую, что железная рука Судьи, схватив меня, сжимает, как в тисках, мой ум и сердце. Ах, я прекрасно понимаю, что в моей душе, как в разбитой лютне, царит мучительный разлад.

— Это только вам кажется, — отвечал старик. — Вы говорите о жестоком роке, преследующем вас, но умалчиваете, в чем именно заключается это преследование. Допустим, что оно фактически существует. Но что же из этого? Разве молодой человек, подобно вам, щедро одаренный духовными силами, пламенной юношеской энергией и мужеством, не обязан бороться даже против железной руки неумолимого рока? Да, озаренный лучами своей божественной природы, он, конечно, должен подняться над своей судьбой, какова бы она ни была, — пробудить в себе высшее духовное бытие, вознестись над муками ничтожной земной жизни. И я не знаю, барон, какой именно злой рок мог бы сокрушить такую волю.

Гермоген сделал шаг назад и, вперив в Рейнгольда мрачный, горящий сдержанным гневом взгляд, в котором было что-то невыразимо ужасное, воскликнул подавленным, глухим голосом:

— Так знай же, старик, что неумолимый рок — я, я сам! Вот злой рок, который губит меня. На мне тяготеет неслыханное преступление, страшный и постыдный грех. Я решил искупить его нищетой и раскаянием. Будь же добр, смилуйся надо мной и уговори отца отпустить меня в монастырь.

— Барон, — возразил горячо старик, — в настоящую минуту вы расстроены. Вам нельзя уйти в таком душевном состоянии. На днях приедут сюда баронесса и Аврелия, сперва вы должны повидаться с ними.

Юноша захохотал с какой-то дьявольской насмешкой и спросил голосом, от которого даже я содрогнулся до глубины души:

— Я должен?! Неужели я должен остаться здесь?! Впрочем, вы правы, — прибавил он. — Я должен остаться: здесь покаяние и искупление мое будет ужаснее и полнее, чем в душных стенах монастыря! — с этими словами молодой человек прыгнул в кусты и скрылся.

Рейнгольд, печально опустив голову на руку, погрузился в глубокую задумчивость.

— Да будет благословен Господь наш Иисус Христос! — приветствовал я старика, подходя к нему.

Он вздрогнул, выпрямился и с удивлением оглянулся кругом. Однако мое появление как будто напомнило ему что-то уже известное. По крайней мере он сейчас же проговорил, обращаясь ко мне:

— Если не ошибаюсь, преподобный отец, вы изволили прибыть сюда для утешения повергнутой в глубокую скорбь семьи. Мы ждали вас, так как баронесса уведомила нас о вашем посещении.

Я подтвердил его предположение. К Рейнгольду вернулась веселость, которая, кажется, вообще была ему свойственна. Прогуливаясь по дивному парку, мы наконец забрели в находившуюся неподалеку от замка беседку, откуда открывался великолепный вид на горы. На зов Рейнгольда поспешил слуга, выходивший как раз из подъезда замка, и скоро нам подали в беседку завтрак. В то время как мы чокались полными стаканами, мне показалось, что Рейнгольд внимательно всматривается в меня, как бы стараясь что-то вспомнить.

— Боже мой, ваше преподобие! — воскликнул он, обращаясь ко мне. — Будь я не я, если вы не отец Медард из капуцинского монастыря в городе Б.! Но как могло случиться, что вы попали сюда? Однако, все же!.. Нет, это вы!.. Конечно, вы… Объясните, ради бога!

Слова Рейнгольда поразили меня, как гром с безоблачного неба: я весь дрожал, мне живо представилось, что с меня сорвана маска, — я узнан, обвинен в убийстве. Отчаяние придало мне силы: в настоящую минуту дело шло о жизни и смерти.

— Ну, конечно, я отец Медард из капуцинского монастыря в городе Б. Я нахожусь, собственно говоря, по дороге в Рим, куда отправлен с поручениями и полномочиями от нашего монастыря, — я проговорил это со всем спокойствием и естественностью, на какие только был способен.

— Так это, вероятно, простая случайность! — проговорил Рейнгольд. — Вы по пути, быть может, сбившись с проезжей дороги, зашли сюда, или… но как же тогда вышло, что баронесса познакомилась с вами и направила вас сюда?

Не задумываясь ни на минуту, но лишь слепо повторяя то, что в глубине души как будто нашептывал мне чужой голос, я ответил:

— В дороге я познакомился с духовником баронессы. Он и рекомендовал меня для исполнения поручения в этом доме.

— Да, это правда, — заметил Рейнгольд, — так писала нам и сама баронесса. Остается только благодарить Бога за то, что Он повел вас именно этим путем для спасения нашего дома, а вы, как благочестивый человек, согласились отложить на некоторое время свое путешествие, чтобы совершить здесь доброе дело. Несколько лет тому назад я случайно был в городе Б. и слышал ваши проповеди. Действительно чувствуется, что вы говорите под влиянием небесного вдохновения. Зная ваше благочестие, искренность вашего призвания, пламенное рвение, с которым вы боретесь за спасение погибающих душ, и ваше удивительное красноречие, вытекающее из глубокого религиозного чувства, я уверен, что вы добьетесь того, в чем все мы оказались бессильны. Рад, что встретил вас раньше, чем вы говорили с бароном, и воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы познакомить вас с отношениями, существующими здесь в семье. Конечно, я обязан быть с вами, преподобный отец, вполне откровенным как со святителем, которого, кажется, само Небо ниспосылает нам в утешение. При этом мне придется сообщить, хотя