Только одного недоставало, чтобы переполнить чашу моих страданий. И именно я осознал тем самым вечером, с которого начинаю свой рассказ. Еще всего два дня в этом умершем и разлагающемся городе, и рабство мое закончится. Но увы – о злейшая из ироний! – мне некуда отправиться! Увеселения в Морвен-Лодж подходят к завершению. Ужасные слухи о некоей помолвке, ставшей отравленным плодом сих увеселений, с мучительной ясностью говорили о том, что никто по мне и не скучал вовсе. Во мне креп тот предельной степени цинизм, который рождается от унизительного поражения. Приглашения на более позднюю дату, которые в июле я пренебрежительно отклонил, теперь призраками витали вокруг, насмехаясь надо мной. Среди них имелось по меньшей мере одно, которое стоило возобновить, но ни в случае с ним, ни с другими не получалось обойтись без усилий. Но бывают моменты, когда разница между необходимостью набиваться самому или сдаться уговорам ревностно бьющихся за гостя хозяек кажется слишком сокрушительной. Собственная моя родня отправилась в Экс, лечить батюшкину подагру, и присоединиться к ним было бы просто вопиющим a pis aller[4]. К тому же вскоре мои собирались вернуться в наш дом в Йоркшире, а нет пророка в отечестве своем. Короче говоря, я находился на грани полного уныния.
Привычное шарканье на лестнице предупредило меня, что скоро раздастся стук и войдет Уизерс. Одной из вещей, переставшей некоторое время назад забавлять меня, была соответствующая сезону небрежность манер слуг в апартаментах, где я снимал квартиру. Уизерс сунул мне письмо с немецкой почтовой маркой и пометкой «срочно». Я как раз закончил одеваться и брал деньги и перчатки. Прилив любопытства заставил меня сесть и распечатать конверт. В углу на оборотной его стороне было начертано: «Прости, но требуется еще кое-что – пара стяжных болтов от Кэри и Нилсона, диаметром 1 3/8 дюйма, оцинкованные». Вот само письмо:
Яхта «Дульчибелла»,
Шлезвиг-Гольштейн, Фленсбург, 21 сентября
Дорогой Каррузерс!
Осмелюсь предположить, ты удивлен этой весточкой от меня, поскольку прошла уже вечность с последней нашей встречи. Более чем вероятно, что предложение, которое я намереваюсь сделать, не устроит тебя, ведь мне ничего не известно о твоих планах, а если ты в городе, то наверняка уже впрягаешься в работу и не сможешь уехать. Поэтому пишу просто наудачу и хочу спросить, нет ли у тебя желания присоединиться ко мне ради небольшой прогулки на яхте и, надеюсь, охоты на уток. Знаю, насколько хорошо ты стреляешь, да и яхтинг, помнится, тоже не чужд тебе, хотя не берусь утверждать. Эта часть Балтики, шлезвигские фиорды, – превосходное место для круиза, виды – просто первый сорт, да и уток скоро ожидается в изобилии, если довольно похолодает.
Я прибыл сюда через Голландию и Фризские острова, отправившись в начале августа. Мой товарищ вынужден был покинуть меня, и мне до зарезу нужен другой, поскольку я не намерен долго здесь болтаться. Нет нужды говорить, как обрадует меня твой приезд. Если согласен, телеграфируй на местное почтовое отделение. Самый удобный маршрут, полагаю, проходит через Флиссинген и далее на Гамбург. Я тут занят небольшим ремонтом и очень рассчитываю покончить с ним к прибытию твоего поезда. Возьми ружье и достаточное количество дроби четвертого калибра; если не составит труда, загляни к Ланкастеру, купи дробовик для меня. Запасись непромокаемыми вещами – лучше всего из разряда одиннадцатишиллинговых: куртка и брюки, и никаких «модных штучек для яхтинга»! Если рисуешь, прихвати все нужное. Помнится, ты владеешь немецким как родным, и это здорово поможет. Прости за обилие указаний, но у меня такое чувство, что мне повезет и ты приедешь. Кстати, надеюсь, и ты и Ф.О. – оба процветаете. До свидания.
Искренне твой,
Артур Г. Дэвис.
Не мог бы ты захватить для меня призматический компас и фунт рейвенской табачной смеси?
Это письмо ознаменовало новую эпоху в моей жизни. Я совершенно не догадывался об этом, когда сунул его в карман и зашагал по voie douloureuse[5], которой каждый вечер следовал в клуб. Теперь на Пэлл-Мэлл не было ни малейших шансов обменяться вежливым приветствием с хорошим знакомым. Встречались только задержавшиеся на прогулке гувернантки, одной рукой катящие коляску, а другой тащившие перепачканных сопротивляющихся детей; провинциального вида зеваки, старающиеся разыскать в своем путеводителе те ли иные овеянные историей руины; полисмены да строители с тачками. Клуб, разумеется, был чужой, оба мои оказались закрыты на уборку – совпадение, экспромтом подготовленное Провидением. Клуб, который предлагают взамен в таких случаях, всегда раздражает чужеродностью и отсутствием комфорта. Немногочисленные его посетители выглядели странно и были чудно одеты, и в голову лезла мысль: а что они вообще тут забыли? Любимой еженедельной газеты тут нет, еда отвратительная, вентиляция – вовсе издевка.
Все злосчастья разом обрушились на меня тем вечером. И тем не менее я с удивлением обнаружил, что какой-то слабый огонек согревает мою душу – надежда совершенно беспочвенная, насколько можно судить. Ну что толку от этого письма Дэвиса? Ходить на яхте по Балтике в конце сентября! От одной идеи у меня пробегали мурашки. Регата в Каусе в приятном обществе и с дорогими отелями – это замечательно. Августовский круиз на паровой яхте во французских водах или у гористых шотландских берегов – тоже недурно. Но какой яхтинг может быть там? За долгие годы могло случиться всякое, но, насколько я был осведомлен о средствах Дэвиса, роскошь была ему не по карману. Это навело на мысль о нем самом. Познакомились мы в Оксфорде – он не входил в мой ближний круг, но оказался отличным однокашником, и я частенько пересекался с ним. Мне он полюбился за энергию, соединенную с простотой и скромностью, хотя, признаться, завидовать ему никто не собирался. Если честно, Дэвис мне нравился, как в этот богатый на встречи период нам нравятся люди, с которыми после мы никогда не будем поддерживать отношений. Мы одновременно закончили университет, три года тому назад, после чего я уехал на два года во Францию и Германию, учить языки,