Чуть погодя без всякого вступления он продолжал:
— Я хотел быть летчиком. Я с детства мужик оригинальный, тянет меня на скорость. Я когда в армии служил, у нас капитан, командир батальона, все говорил:
«Манучер, персидский твой бог, не газуй ты так, это тебе танк, а не «шевролет», это боевая машина, броня, маневр, а ты из нее рекорд давишь, угробишься…» Не прав капитан — пока живу!
Мы съехали на «булыгу», двадцатый век для нас кончился. Мы ехали по пыльному почтовому тракту. И словно станционный смотритель глядел на нас из-под руки. Шарахались в сторону испуганные куры. Летели в колодец, разматывая цепь, со страху выпущенные ведра. «Победу» цвета «кофе с молоком» трясло, как ямщицкую телегу. Тренькали стекла, скрипели рессоры. «Ох, мама моя дорогая», — причитал Добровольский. Лязгали зубы. Здорово доставалось нашим предкам. А ведь ничего, ездили и не предполагали, что такая езда войдет в программу самых жестких автоиспытаний, ибо для автомобиля нет ничего страшней.
Грузовики-иностранцы, как правило, таких дорог не выдерживают. Летит у них вся крепежка, пружины, и, в общем, любопытно смотреть, как наши ЗИЛы и «газоны», не такие красивые, не такие яркие, дают фору пижонам-иностранцам. Мы вспомнили, как на ЗИЛ пожаловал Генри Форд-младший. Он хотел подряд на строительство КамАЗа получить, там большие финансовые интересы возникали. Форда встретили в Шереметьеве, повезли на завод. Водили три часа по зиловской территории. Увидел он линию окраски и сушки кабин, спросил своего вице-президента, почему у них такого нет? Тот ему вежливо: нет патента. Заинтересовался. А потом похвастался, что у них ресурс грузовика 150 тысяч пробега без капитального ремонта. Директор Бородин Павел Дмитриевич отвечает: «А у нас сто восемьдесят тысяч». Семидесятый год. Форд не поверил, предлагает пари. Ударили по рукам. Решили сравнить два грузовика, американский и наш. Но Бородин одно условие попросил исполнить, а именно, чтоб машины испытывались на русских дорогах. Форд руки поднял: «Сдаюсь».
— Вот так, — заключил Николай Николаевич. — Автомобиль, он не для того делается, чтоб на месте стоять. Он ездить должóн, поклажу возить из пункта А в пункт Б.
— Я легковых машин не уважаю, — сказал Манучер, — целый день ее крутишь — никакого впечатления. Я грузовик.
Мне пояснили, что испытателей легковых автомобилей называют легковиками, а те, кто испытывает грузовые, — те грузовики. Манучер — грузовик.
Принято считать, что в легковики на красивую жизнь идут люди перспективные. Молодые. Длинноногие. Любители галстуков и одеколонов. Манучер ничего этого терпеть не может. На легковых ездят институтские заочники или те, кто собирается пойти учиться, а там — в начальники. Сыны заводского руководства тоже идут в легковики, у легковиков душистая работа. Их девушки любят. То, се, трали-вали, чем плохо? «Милые гражданочки, не хотите ли провести нежный вечер в компании автогонщиков?»
— Ну это ты зря, — сказал Добровольский. — Несерьезно.
— Зря не зря, просто так не скажем. У нас работа — грязь да тяжесть. К нам на испытания идут самые забубенные, барбосы, которые эту работу ни на что не променяют. Мы — ямщики!
— Ты патриот, — с уважением подтвердил Добровольский.
Жить мы тогда устроились в гостинице. Днем у нас были испытания, вечером выпадало свободное время, и Николай Николаевич, с ногами сев на койку, рассказывал, как на его памяти испытывали автомобили без разных полигонов. Какие были конструкции, какие люди.
И вот в один из таких тихих вечеров, когда медленно меркло в гостиничном окне, за леса садилось солнце и все никак не могло сесть, то плющилось, разливаясь красным конфетным золотом, то будто выпрыгивало над верхушками деревьев, а со двора доносились умиротворенные голоса шоферов, только что отужинавших в гостиничной столовке и теперь медленно соображавших, как оно лучше убить время: ехать ли в Дмитров к девочкам, тут рядом колхоз есть и то же самое, — Николай Николаевич начал рассказывать нам о своем друге Грачеве. (Запомним эту фамилию.)
— У него, — начал он, обхватывая себя руками, — легкий автомобиль развивал скорость сто десять километров, брал подъем до сорока трех градусов, перелазил, понимаешь, через бревно в тридцать семь сантиметров диаметром и поднимался по лестнице волжского откоса. Сколько там, двести семьдесят три ступеньки, да? Так вот он снизу вверх, и сам за рулем, Виталий Андреевич!
— Хват! Я про это слышал, — сказал Манучер. — Другого мнения нет — это он мог.
Грачев занимался автомобилями повышенной проходимости. Первые наши вездеходы, амфибии, крепкие внедорожные машины — все это Грачев. И чего он только не делал на своем конструкторском веку! Автомобили, броневики, аэросани, малые танки. На фронт ездил свои машины испытывать в боевых условиях, не просто так. Вот где за ошибку расплачиваться приходилось!
— В сорок втором году, смею вам подчеркнуть, полигона этого не было, — торжественно звенящим голосом говорил Добровольский, — на Юго-Западном фронте чуть что зазевался, немец тебе как в борт врежет хорошим калибром, очень годидзе для начала разговора. Вот она, надежность, с чего начинается. На своей шкуре все проверяли. И ведь что скажу: для грачевских конструкций характерно рекордное соотношение грузоподъемности к собственному весу.
Манучер посчитал долгом непонятно хмыкнуть. Его щека, бритая до синевы, дрогнула. Добровольский насторожился, замолчал.
— Так оно и не так, — сразу же беря инициативу в свои руки, начал Манучер, — оно надо посмотреть в каждом конкретном случае! Мы говорим — автомобиль, давайте, какие у него характеристики, так?
— Ты о чем? — встрепенулся Николай Николаевич, еще не понимая, что начинается бесконечный колесный (гаражный) спор, когда спорщики совершенно непримиримы, каждый жестко стоит на своем, отстаивая мнение, которое еще не выяснил, может, выяснит по ходу спора, а может, и нет, но это не главное. Главное — надо ввязаться в бой. А грузовик — такое поле сражения, — тут тебе мотор, двигатель, блок цилиндров, пальцы в шатунах гремят, то оно не тянет, то фрикцион буксует, смазки нет, не фурычит, не идет, кривошипно-шатунный механизм, одно слово, коленвал, а кардан, а дифференциал, а коробка передач, тут тебе первичный вал, вторичный вал, шестерни, входящие в зацепление с зубчатыми колесами, а сами колеса, рессоры летят к матери, как что, дороги, пыль да туман, дороги, во где дороги! резина, сколько она ходит резина, неходкая резина, душу из нее вон, а должна? Дивный спор, игра, я — тебе, ты — мне. «Ты, конечно, Манучер, ас. Ас, не скажи…» — «Николай Николаевич, да кто ж у нас энциклопедия, живая память…» — «Ах, Манучер!» — «Ну, Николай Николаевич!»
И вдруг удовлетворенный Манучер замолкает. Николай Николаевич, воспользовавшись