— Страшно? — спросил я.
— Не без того, — достойно признался Борисов. — Страх надо перебарывать. — Подумав, он сказал, не отрываясь от дороги — все-таки я был ученым из института и со мной следовало беседовать серьезно: — Вы с Манучером Сергеевичем поговорите на эту тему. Вот ему приходилось! Он испытатель со стажем. Он вам свою автобиографию рассказывал?
— Рассказывал, — ответил я и проникся вдруг уважением к самому себе, — рассказывал, как же. Он мне даже тайну одну обещал открыть.
Это я, пожалуй, насчет тайны зря ввернул. Николай прореагировал гораздо энергичнее, чем можно было ожидать.
— Ты смотри, — сказал он, — а я и не знаю. Мне он не говорил.
И, вернувшись с трассы, перво-наперво поспешил к Манучеру.
Манучер сидел у себя в комнате в белой шелковой майке, чертил на оранжевой миллиметровке диаграмму, изредка в задумчивости почесывая карандашом волосатую грудь. Он выслушал Колю. Угостил меня «Беломором», протянув открытую пачку, а Коле не протянул, потому что нечего ему, молодой еще, и, закурив, сказал, сразу ставя все на свое место:
— Вы себя первым делом успокойте. Какие тайны? Я говорил? Ну хорошо, допустим. Что мы с вами, в средние века живем? Пиковая дама у нас. Тройка, семерка, туз… Я вам про Ботвинника рассказывал, как он думает на пять ходов вперед? Рассказывал. Никакая это не тайна, это все дело в опыте. Опыт нужно накачивать, ну и, конечно, чтоб голова на плечах…
— Я понимаю, — сказал Коля серьезно и подвинул Манучеру пепельницу.
Потом я уехал, они — остались. Кончалось лето. Шли испытания. И вот, отправляясь на встречу с доцентом Горкиным, которую устроил для меня Станислав Антонович, прикрывая рукой надсадно хрипящий будильник, я не думал, что возвращаюсь к первым своим встречам в Москве, в Дмитрове и дальше, в первые дни творения неведомого автомобильного мира, к давно отшумевшему когда-то нескончаемому спору под тележный скрип, под серый дождичек осенний, под второй перезвон всенощного бдения, — народится ли на Руси сословие автомобильных людей, чудо такое, сколько времени понадобится? Век? Два? Или чужестранцев будем звать в свой гараж? Опять Лефорта и Брюса? На дальних проселках в моторном реве вставало начало. Сизый автомобильный дым ложился на придорожные мокрые травы. Мелкой дрожью дрожали створки капотов, жаркое марево туманило взгляд. Там было прошлое и будущее. И то — самое главное, что могло определить и выверить отношение ко всему тому, что мой заведующий позже назовет — мечтами на тему грядущего века.
4
Обсуждали новый грузовик. Он еще не прошел приемных испытаний, а потому не был поставлен в производство, существовал в нескольких опытных образцах, шли заводские испытания на безопасность конструкции в условиях горной местности с жарким климатом и на Крайнем Севере.
Я опоздал. Я стоял в пустом коридоре, наполненном сквозняками, до меня долетал характерный голос доцента Горкина. Надо было решаться, входить или не входить. Я решил обождать.
— Позвольте со вступления? Тише, товарищи! Тише… Конечно, я не дизелист, мне по карбюраторным аппаратам ловчей, но как человек, имеющий некоторое отношение к двигателям внутреннего сгорания… — доносилось из-за двери.
— Давайте без скромности.
— Что значит — без скромности? Без скромности, значит — без совести?
— Без лишней скромности, Алексей Митрофанович.
— Лишней не лишней, это, согласитесь, трудно понять. А в такой инженерной конструкции, как автомобиль, все должно быть ясно. Механизм должен быть красивым, иначе он работать не станет. Просто не станет, и все. Красота конструкции — понятие объективное. У Емели, как вы знаете, печка поехала, но он напрямую был связан с силами инфернальными, ему щучье веленье помогало. Так вот, я к тому подхожу, что, если дорогой докладчик подтвердит нам торжественно, что у них на их уважаемой фирме имеются подобные прямые контакты, я обеими руками за их модель, а коль нет, то позвольте высказать ряд замечаний…
Я вошел, не обратив на себя внимания, если не считать нескольких повернувшихся было в мою сторону голов, сел с краю.
Алексей Митрофанович Горкин оказался грузным, высоким мужчиной, одетым подчеркнуто небрежно, как, видимо, испокон одеваются люди, занятые ремеслом, — металлом, деревом, тестом, кожей… — знающие свою настоящую непростую цену, а потому не спешащие привлекать к себе внимания, когда оно по одежке. Это не для нас. На нем был узкий импортный пиджачок, не сходящийся на пузе, короткие мятые брючки, в которых ловчей всего «бегать от долгов», растоптанные башмаки непонятного цвета, но, сразу видно, удобные, очень по времени, как раз на осенне-весеннюю грязь.
Он, сутулясь, стоял у доски, на которой висели схемы и чертежи, не спеша достал очки, надел, поправил заушины, по-детски почмокал губами и наконец изрек, как отрезал:
— Посмотрим компоновку. Меня все это не убеждает. Некрасиво. Знаю, скажете у «катерпиллера» так, у «камминса»… Но позвольте, там допуски другие, другой металл, другое литье. Кто у вас двигатель делать будет? Ярцево? Так я понимаю? Новый завод, в чистом поле сооруженный, и вы такую культуру на сборке двигателей обеспечите там, на новом предприятии, традиций своих не имеющих и квалификации? Что мы, действительно, всё на чудо да на чудо надеемся! Вам те же материалы, что «катерпиллеру» и «камминсу» дадут? Получите вы их?
— А вы, собственно, Алексей Митрофанович, против чего возражаете?
— Я?
— Вы.
— А я не возражаю, я настаиваю, что реальности надо в глаза смотреть. Дизель — сложная вещь, в производстве тяжел и в эксплуатации не сахар, но это уже другой разговор.
При этих словах началось то, к чему Алексей Митрофанович по всей видимости привык, был подготовлен самой судьбой, а потому только расправил плечи и глубже вобрал воздух. Легкий шум зала между тем перешел в волнение, и теперь Горкин стоял готовый к бою насмерть, как тот неизвестный солдат, поднимающийся из своего не в полный рост отрытого окопа навстречу жарко и чадно дымящему танку. Волосы слиплись у него на лбу, руки дрожали.
— Ваш грузовик по плохим дорогам не пойдет, а хорошие превратит в плохие. Понимаю, увеличить грузоподъемность — вещь показушная. «Мы делаем шаг по пути…» Да никакого шага по пути мы не делаем! Мы нарушаем долговременную структуру! Есть нормы предельных осевых нагрузок, надо ли их превышать? А ну, как карьерный БелАЗ пойдет по асфальту городскому? Он его мигом в мелкие трещины расшибет, мы этого сначала, может, и не заметим даже, но потом-то, потом за голову схватимся, когда