Мимо нас, мягко похрустывая новой резиной, проехал зеленый высокий грузовик. Я лицо человека вижу за рулем. Отрешенное лицо. Все в себе. Он не смотрит на меня, пешехода, идущего по земле. Он рулит. Судьба машины в его руках. Он там, высоко, вознесенный надо мной, весь в своей ответственной работе. Не такой, как я. Я уважение к нему чувствую, как всякий прохожий зевака к тому, кто при деле — роет посреди улицы за дощатым забором котлован, в грязной спецовке протягивает кабель в уличный телефонный колодец. Мне нестерпимо за руль хочется. Чтоб так же, как он.
Степан Петрович потирает руки, рассказывает свою биографию. Ему торжественно, а потому он свою роль в огромном процессе хочет почувствовать. Естественное человеческое желание, возникающее в общении с огромным миром машин и механизмов. «Спроси меня: Степан, ты чей будешь? Я скажу, что я и весь мой корень крестьянского звания», — говорит он. Я вспоминаю подробности его рассказа, собираясь в командировку, укладывая приготовленные женой вещи — рубашки, носовые платки… Тогда он рассказывал еще об одной встрече. А именно о том, я помню, как участвовал он в показательном, демонстрационном пробеге, новые машины по автохозяйствам возили, опытные водители делились приемами своей работы, показывали с руки, как хирурги, толковали об особенностях конструкции грузовых автомобилей московской марки, и вот встретился Степан Петрович с одним человеком.
На вид было тому парню лет тридцать пять, может, сорок, но не больше. Худощавый, подвижный, из примет еще что? Взгляд быстрый и руки! Руки у него были как у мастерового, имеющего каждодневно дело с железом, с металлом вообще, с нефтепродуктами — все в заусенцах, с темной несмываемой каймой под ногтями, а сказали — инженер. Вот так! Сначала разговор у них пошел об экономических показателях бензинового двигателя. Слово за слово. Почувствовали интерес друг к другу. Тогда широкое мнение существовало, что нефти кругом — хоть залейся, бензин дешевле газированной воды стоил: четыре копейки литр. Было времечко, по крайней мере автомобильному человеку есть что вспомнить. А тот инженер начал доказывать, что двигатель у ЗИЛов неэкономичный. Неловкость возникла. «С прицепом надо ездить! С прицепом!» — огрызнулся Степан Петрович, а про себя подумал, рисковый малый, в данной ситуации один против общего мнения идет. Для этого смелость нужна. И неясно было, зачем бензин так уж экономить: дешевый продукт, в будущем тем более — геологи не дремлют, новые месторождения открывают, нефтяные моря под ногами. Но решительный инженер категорически настаивал на том, что бензиновый двигатель с грузовиков вообще надо снимать, на дизель переходить, а там — он вон куда глядел! — на сжиженный газ, на электричество. Свое здоровье надо беречь и ресурсы природные. Поговорили, разошлись. А поскольку начались потом обсуждения, совещания, то две недели, каждый день, они встречались, и разговоры у них первое время шли с криком до хрипу. Потом общую точку нашли, стало спокойней, инженер разъяснял свое мнение, и так он незаметно, скромно выглядел, что как-то не верилось в серьезность его слов. Мы ведь человека зачастую по одежке принимаем, не буквально так, как он одет, в какой костюм, а по голосу, по манере держаться, говорить, смотреть на собеседника. Он неказистый, серенький был, тот инженер. Пройдет — и не заметишь. «Вот какие академики при автомобильном деле сидят! — кричал Степан Петрович. — Что они там не видят, да?» — а потом эти мысли, самому же довольно-таки стыдными показавшиеся, он отбросил. В науке истина отнюдь не общим голосованием определяется, ежели б так, то мы б до сих пор считали, что земля плоская. Кто-то первым должен быть. Вперед смотреть и видеть перспективы раньше других, а в каком он костюме, это не самое главное. «Я его зауважал, — сказал Степан Петрович. — Крепко зауважал!» И еще он тем автомобильную душу старшего Кузяева разбередил, что кое-какими своими замыслами с ним поделился, уже воплощенными в металл. У него новые топливные конструкции оказались, хоть сейчас на автомобиль ставь! Но две недели прошли, промелькнули, они расстались, а со временем стал Степан Петрович вспоминать того пария чаще и чаще, хотя бы потому, что все его пророчества стали сбываться! «Я его часто вспоминаю, — говорил он, из-под руки глядя, как там, на сборке. — Скажу откровенно, это был настоящий специалист с большой буквы. Ведь это ж подвиг, настолько вперед заглядывать. Не профессор, не доктор наук, фактически никто, а ему больше всех надо. Лезет вперед. Давай, давай! Брючки на нем обтрепанные, курточка, как у практиканта. И такая правильность взглядов! Как в воду глядел!»
Я вспоминал наш разговор с Кузяевым. А что, если? — думалось мне, и не было времени проверить, я спешил, и не хотелось проверять, я себя на упорном нежелании поймал. Можно было позвонить Степану Петровичу, чего проще, но я не звонил. Мне хотелось, чтоб все совпало не потому, что геометрическая правильность является символом порядка и мудрости, плодом высокого разума, а потому, что я знал фамилию того инженера, твердо стоявшего на своем. Я верил, что это был он, и в этом пересечении судеб была неожиданность, сообщавшая действию напряжение и скрытый до поры смысл.
7
Итак, я еду в Свердловск.
Мы едем в Свердловск. Нас четверо, а потом будет пятеро. Я, два лаборанта, которых я толком не знаю, а потому тревожусь, что у них на уме и как они поведут себя, наш фотограф Леня, который в будущем непременно намерен стать фотохудожником, а сейчас взять с собой в командировку жену: у нее то ли отпуск начинается, то ли отгул, или, может быть, даже у нее работа такая, что она