Максим не видел отца девять лет. Не знал, где он теперь, чем занимается, да и жив ли вообще. После развода отец поначалу заглядывал к ним. В последний раз даже приехал с подарками, хотя не было ни Нового года, ни дней рождения. Подарил Максиму глобус, а маме эту страшную маску.
Первое время Максим интересовался отцом. Мечтал однажды съездить с ним в одну из тех экспедиций, о которых рассказывала мама. У неё на столе тогда стояло много фотографий. Максим доставал их из рамок, читал подписи. Там были снимки из Индии, Танзании, Боливии. Теперь фотография осталась одна, и та лежала у мамы в столе. На ней она, совсем ещё молодая, с таким же молодым отцом и с кем-то из общих знакомых стояла на фоне большого, увешанного воздушными корнями дерева. Все трое улыбались. Ярко, задорно. Максим никогда не видел у мамы такой улыбки. Снимок был сделан за год до его рождения.
Надпись на обороте: «Ауровиль. Mysterium tremendum».
Ауровиль – «город рассвета» на юге Индии, куда ещё лет двадцать-тридцать назад со всего мира съезжались художники, писатели и просто мечтатели в надежде найти приют и творческую независимость. Город свободы и равенства всех культур, задуманный как эксперимент – попытка построить своё идеальное государство посреди индийской нищеты. Улицы и главный храм Ауровиля, фотографии которых Максим нашёл в интернете, казались ему красивыми, но излишне причудливыми, а потому одновременно привлекательными и отталкивающими. Зачем туда ездили родители, Максим не знал.
В первый год после развода он часто просил маму показать что-нибудь связанное с отцом. Однако не спрашивал, где теперь Шустов-старший, не просил о встрече с ним, да и вообще не выказывал никаких эмоций. Ходил в школу, занимался своими делами и даже сам себе не смог бы сказать, действительно ли переживает. Просто хотел подержать в руках что-нибудь принадлежавшее отцу. Тогда мама впервые достала письма, которые тот писал ей в молодости.
Это были странные письма. Отец любил всевозможные шарады, загадки. С университета приучил маму переписываться шифром, который помогал им скрываться от любого, кто хотел проникнуть в их тайны. Мама объяснила Максиму, как именно читать письма, и он долгими вечерами, отложив уроки, сидел за составлением расшифровок.
Ему, конечно, было любопытно, о чём переписывались родители, – все эти обсуждения старинных артефактов, потерянных сокровищ, которые отец обещал непременно отыскать, заброшенных городов, чьи здания давно затянуло лианами и прочей липкой растительностью джунглей, разговоры о книгах, картинах, мечты однажды открыть собственный антикварный магазин, чтобы по заказу богатых коллекционеров пересекать океаны, дождевые леса и сельвы… Но Максим прежде всего надеялся встретить хоть несколько слов, посвящённых ему. Жадно вчитывался в каждое новое предложение, вздрагивал, встретив малейший намёк на их Масика, который научился ходить, повадился выбрасывать вещи с балкона, прочитал первую книгу и был так похож на отца. Подобных упоминаний удавалось найти ничтожно мало. Родителей прежде всего занимала их собственная учёба и работа.
Для большинства писем отец использовал простейший шифр Цезаря, где лишь требовалось прибавить к каждой букве заранее определённое количество других букв, следуя строго по алфавиту. Так, в слове «сын» при шаге в одну букву «с» превращалось в «т», «ы» превращалось в «ь», ну а последняя буква записывалась как «о». В итоге получилось «тьо». Подобные записи было легко разгадать, даже не зная точного шага, – обыкновенным подбором, и в них, как правило, ничего интересного Максим не находил.
Несравнимо более прочной получалась шифровка с использованием решётки Кардано. В этом случае отец составлял отвлечённый текст, в котором описывал погоду, свои переживания из-за оценки за курсовую работу или вовсе пускался в пространные размышления о судьбе человечества. Секрет послания можно было узнать, взяв специальную, вырезанную из картона решётку. Наложив её на письмо, мама видела в прорезях ключевые буквы, из которых складывались полноценные слова и предложения. Свою решётку, а всего их было две – одинаковых, вырезанных по одному шаблону, – мама сохранила, так что Максим смог ею воспользоваться. Оказалось, в таких письмах отец обычно зашифровывал место и время очередного свидания с мамой.
С тех пор как умер дедушка, Максим в эти письма не заглядывал, а подаренный отцом глобус выбросил. В Клушино об отце напоминала только синяя маска – рогатая бычья голова с тремя глазами, выпирающей пастью и ореолом деревянных языков пламени.
К дому подъехала машина. Вернулась мама. Максим сдержался, не стал её встречать. Подождал, пока она переоденется после работы и возьмётся готовить ужин, – тогда вышел к ней в новую часть дома, на кухню.
К его разочарованию, ничего нового об исчезнувшем Абрамцеве мама не сказала. Кристина, его дочь, больше не звонила, никто из друзей на связь не выходил, а мама, хоть и переживала, предпочла держаться подальше от этого дела, чтобы не привлекать внимания полиции. Была уверена, что Абрамцев, если вдруг объявится, сам даст о себе знать.
– Лучше выброси из головы, – в который раз повторила мама, но тут же сама, опустившись на табурет, добавила: – Ужас какой-то… Бедный Дима. И Кристина… Не представляю, каково ей сейчас…
Мама выглядела измученной. Начала невпопад говорить о том, что у них в доме творчества завершился районный фестиваль, что сегодня прошёл заключительный гала-концерт и было, в общем-то, весело, но она слишком устала за последние дни. Тут же, без паузы, вновь заговорила про Кристину.
Вскоре на кухню заглянул отчим. Спросил, когда будет ужин, и обещал вернуться через десять минут:
– Только приберу у себя.
День незаметно опрокинулся в ночь. Мама зашторила окна, и теперь, при жёлтом электрическом свете, её глаза казались запавшими.
Максим терпеливо ждал, пока она выговорится. Хотел завести разговор об отчиме. Подготовил, сформулировал доводы. Был уверен, что добьётся своего и заставит маму рассказать Корноухову про «Особняк», но в последний момент сдержался. Видел, что маме не до препирательств. Решил, что такой разговор подождёт, а пока спросил про Петербург.
– Да, – кивнула мама. – Всё в силе. Поедем. У меня там хороший друг в Русском музее. Я тебе говорила. Сделаем рентген, разберёмся, что к чему… Раскроем тайну картины, – мама подмигнула Максиму, но выглядело это довольно жалко. Задора в её словах уж точно не было.
– Ты уверена?
– А что?
– Ну… Абрамцев пропал.
Мама замерла над разрезанным кабачком. Помедлила, прежде чем повернуться к сыну и сказать:
– Надеюсь, к нашему возвращению Дмитрий Иванович найдётся. И всё будет, как мы задумали. Он продаст картину. И мы забудем эту историю.
– Хорошо. И ещё…
– Что?
– С нами поедет Шмелёв.
Максим был уверен, что