Кстати, до сих пор не пойму — с какой стати эта девка бросила мне монеты? Да, я все-таки успел заметить — это была девчонка. Смазливенькая такая, губки пухленькие, глаза большие…мечта, а не девчонка!
Хмм…стоило мне забросить в желудок кусочек мяса, так мое молодое тело сразу же потянуло на приключения? Девки заинтересовали? Выбросить из головы эту чушь! На войне никаких девок! Если только это не гурии в мусульманском рае… Но я не мусульманин. Да и верующий из меня такой, что…в общем — «пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Верил я всегда только в свою верную руку, и в развитую способность избегать неприятностей. Чутье у меня на пакости, которые готовит судьба. Не всегда получается их избежать, но…интуиция, она же чуйка, редко меня обманывала. Иду, хочу сделать очередной шаг, и вдруг — рраз! Нога повисает в воздухе. Не могу ее опустить, и все тут! А потом оказывается — там, куда хотел поставить ногу — противопехотная мина. Оторвало бы ступню напрочь, и живи убогим калекой. Вот откуда узнал, что там мина? Сам не знаю. Только и скажешь — чуйка! И она меня не раз уже спасала. Двадцать лет на войне — это тебе не шутки. Волей-неволей начинаешь чуять беду.
Но пока ничто и никак беду не предвещало. Нос чуял запах жареного мяса и свежевыпеченного хлеба, так что путь мой лежит сюда — в здоровенный двухэтажный дом под вывеской, на которой нарисована здоровенная веревка, больше похожая не свернувшегося удава, и написано голубым по желтому фону: «Причальный канат».
Хмм…так я, оказывается, еще и читать умею на местном языке?! Ну что же…спасибо тебе ушедший брат за подарок. Все-таки зря ты ушел, может все бы и образовалось? Хотя вряд ли. Ты точно бы не смог сломанной бедренной костью замочить четверых гопников. Чую — не смог бы. Ты же хрупкое интеллигентное создание — типа эльф! Не такой отморозок, как Петр Синельников с позывным Синий. Не горжусь этим. Просто констатирую факт.
Глава 4
В нос ударило густым запахом пряностей и мяса, и у меня снова потекли слюни. Не могу сдержаться, и все тут! Буквально рефлекс! Осматриваюсь в большом, вытянутом вдоль окон зале. Ищу место, куда можно присесть. Вообще-то мест более чем хватает — занято всего два шестиместных стола, и то наполовину каждый — по четыре человека за столом. Но я ищу не свободное место, а то место, на котором мне будет удобно и безопасно сидеть. И это тоже рефлекс. Не организма, а моей души. Я должен видеть вход, и за моей спиной никто не должен находиться. Это как у кавказцев, а конкретно у чеченцев — самое почетное место, место на котором сидит хозяин дома — это за столом напротив двери, напротив входа в дом. Так хозяин дома может первым встретить и почтить гостя, или первым встретить врага с оружием в руках. Я перенял этот обычай — волей, или неволей. Достаточно долго был на Кавказе. И не просто «был».
Сел в самом дальнем углу, спиной в этот самый угол. И видно всю залу, и никто сзади по башке не даст. Из окна, закрытого кусочками мутного стекла на тяжелый стол темного дерева падает свет, но вообще-то в зале довольно-таки светло. И самое что интересное — светло не потому, что горят какие-то там факелы, или на худой конец коптящие масляные фонари — нет, ничего подобного! Свет такой, как если бы горели неоновые фонари! Под потолком цепочкой вдоль всего зала висят на цепочках прозрачные сосуды, похожие на маленькие бутылочки, и в них ярко сияет небольшой белый шарик, светимость которого точно не меньше чем у электрической стоваттной лампочки. А может даже и поярче.
Меня заметили, две подавальщицы стояли возле обычного «столовского» окна для выдачи блюд, и зорким взглядом озирали окрестности. Молодые крепкие женщины, одетые в нечто вроде сарафанов, и в передники, закрывающие эти самые сарафаны от шеи и до самых коленей. Бабы, как бабы, ничего особенного — косы, стянутые лентами, слегка подведенные глаза, нарумяненные щеки. Эдакие стилизованные под старину официантки в каком-нибудь загородном ресторанчике.
Когда заметили нового посетителя, одна из них что-то сказала своей напарнице, той, что пониже, напарница смерила меня взглядом и дернула правым плечом. Вероятно, это должно было означать: «Да ну его, нищету эту! Успеет, пусть подождет!». Ясное дело — обслуживать группу пьяных купцов или мореходов гораздо выгоднее, чем бедного и трезвого парнишку. Их и обсчитать можно, и сдачу могут подарить за красивые глазки. А от этого бродяжки чего ожидать?
После десяти минут ожидания я было намерился махнуть рукой и чего-нибудь крякнуть этим двум адепткам общепита, но тут появилась третья подавальщица, и от ее вида у меня вдруг трепыхнулось сердце — сам не знаю, почему. Высокая, худая, со светлыми волосами, собранными в толстую длинную косу, она кого-то мне напоминала, кого-то из моего прошлого, или вернее — прошлого хозяина тела. Бледное лицо, странная походка — женщина ступала мягко, будто плыла по тяжелым, вытертым тысячами ног половицам трактира. Подавальщицы ей что-то сказали — каждая по очереди — и женщина пошла ко мне, спокойная и неулыбчивая на грани мрачности и тоски. Было видно, что свою работу она исполняет только потому, что другого выхода у нее нет. Но никто не может заставить улыбаться и радоваться тем, кого она сейчас обслужит. А еще я заметил у нее на шее обруч, похожий на собачий ошейник, и на нем — жетон, похожий на те, которые вешают собакам за победы на выставках. На жетоне что-то написано, но я не сумел разглядеть — что именно. Хотя и так знал, что там указано имя рабыни и принадлежность хозяину. Да, это была рабыня. Я это знал.
— Привет — сказала женщина, подойдя к моему столу, и я увидел, что она гораздо моложе, чем мне показалось с первого взгляда. Лет двадцать пять, не больше, а может и того меньше. Жесткое и хмурое выражение ее лица старило, да и одежда,