Мама сияла, а меня едва не трясло – вдруг кто-то из тех, кого я измордовал до полусмерти в парке, узнает во мне своего палача? Вдруг завтра на моих руках защелкнутся наручники?! Тогда все. Никаких тебе университетов – юристом мне уже не быть, в ментовку не попасть, даже адвокатом стать – и то под вопросом. Преступник не должен и близко подходить к правоохранительным органам – если только он не в стальных браслетах. Когда биографию человека просматривают перед приемом в МВД, на его прошлом не должно быть ни одного темного пятна.
Так было в семидесятые. Так было в восьмидесятые – до тех пор пока вместо Союза не образовался анклав жалких огрызков, пожираемых изнутри червями-олигархами, присосавшимися к сладкому государственному пирогу. После развала Союза в милиции оказалось столько «грязной пены», что я диву давался – как вообще милиция умудряется кого-то ловить, если ее сотрудники больше заняты личным обогащением, чем поимкой злодеев?
Впрочем, во все времена в полиции, а потом в милиции были те, кто на самом деле добросовестно работал, а не просто использовал милицейскую форму для совершения своих грязных коммерческих операций. Ну да, все не без греха, но все-таки большее число сотрудников хоть и со скрипом, но делало свое дело. По инерции или от безысходности (Ведь должен же кто-то ловить негодяев! Иначе всех разгонят!), но они работали.
Но до милиционеров семидесятых им было ой как далеко. Бывшие студенты, бывшие вояки, сокращенные из разваленной армии, бывшие… бывшие… бывшие… и все на хлебные места – обирать ларечников, стричь бабло на асфальте, «торгуя полосатой палочкой», контролируя все, что могли контролировать. Все, что оставили им многочисленные, мощные, хорошо вооруженные, обладающие беспредельным финансовым ресурсом всевозможные ОПГ.
Но все впереди. А пока – старые, добрые времена застоя, о которых все теперь вспоминают как о рае небесном, где в качестве божества «Дорогой Леонид Ильич!» – при жизни не ценимый, а через двадцать-тридцать лет любимый и незабвенный генсек, при котором все было тихо и мирно. Если, конечно, забыть про «Афган», через горнило которого прошли тысячи будущих ментов и бандитов.
А потом божество сменилось – на его место встал новый идол.
А за ним еще один.
Менялись божества, но в стране ничего не менялось, пока место «фараона» не занял тот, кому суждено было прогадить всю великую советскую империю.
Но я не интересовался политикой. Мне было плевать на генсеков, и все, что меня интересовало в этой ситуации, – незапятнанность моей биографии. Я был умным мальчиком, очень умным – не мои слова, слова моего адвоката, Моисея Абрамыча Фирсмана. Замечательного, порядочного, умного человека – хитрого, ушлого, пронырливого, настоящего адвоката, способного работать даже в условиях советского суда, «самого справедливого в мире», выдающего приговоры по телефонному звонку.
Помню, как он мне сказал, усмехаясь, как Чеширский кот:
– Толя, деточка, ну что ты таки волнуешься?! Ты пай-мальчик, герой, тебя никто не накажет! Наоборот – я вибью из этих шлимазлов в погонах подарок такому замечательному герою, спасшему город от злых супостатов! Грамоту вибью! Ты будешь потрясать этой грамотой, как волшебным мечом, когда въедешь в Эмгэу на белой лошади! Тебе будут открыты все двери в этой шлимазловской организации, поверь мне! Никто сейчас не посмеет возбудить на тебя дело!
Моисей Абрамыч и не догадывался о настоящей причине моего беспокойства. Да, в парке было темно, да, прежде чем мордовать «зеленого» и его друзей, я переоделся, надел вязаную шапочку, измазал лицо грязью (потом пришлось умываться из лужи), но кто знает, может, они меня разглядели? Вдруг у кого-то из тех, кто остался лежать в парке, такая же память, как у меня? «Фотографическая»?
Но все обошлось. И я в который раз похвалил себя за ту предусмотрительность, с какой выходил на Чистку.
В дальнейшем я никогда не пренебрегал вопросами безопасности. «Береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет» – чеканная истина, для России – всегда актуальна.
Мне правда выдали грамоту и фотоаппарат «Зенит» (он так и пылится где-то на полке), а еще – пожали руку и пожелали, чтобы я, когда вырасту (тут генерал запнулся, глядя на меня снизу вверх), пополнил ряды… и все такое прочее.
Я улыбался, позировал, снова улыбался и снова позировал – радость мамы, гордость наставников, модель для фотокорреспондентов – звезда, да и только!
Только мне все это было скучно. До чертиков скучно. Тупые игры, занимающие время. Лучше бы я потренировался. Или поискал в библиотеке юридическую литературу и детективы. Одержимость? Ну… да. И что? Я такой, какой есть.
В публичности свои, просто-таки огромные проблемы. В школе шепчутся и показывают на тебя пальцем, девчонки подбрасывают записки, типа: «Ты мне нравишься, давай встретимся…»
Пацаны восхищенно или ненавистно смотрят, и все без исключения тебе завидуют. У подъезда ненароком прогуливаются девочки, которые раньше тебя считали полным ничтожеством, никчемным ботаном, недостойным внимания «царицы». А тебе этого ничего не нужно. Тебе нужно, чтобы все забыли, чтобы отстали, чтобы из памяти выветрились моя фигура и мое лицо. И способ только один – исчезнуть с горизонта на неопределенное время. И общество «Динамо» мне в помощь.
Мы уехали на сборы, потом на соревнования в Саратов. Прошло время, и про меня потихоньку забыли. Хватило всего полутора месяцев – я же не телезвезда и не герой популярного фильма. Всего лишь маленькая фотография в газете, давно уже спущенной в сортир. Кроме тех экземпляров, что повесили на стену моя мама и мой тренер. Мама – с гордостью, а тренер – демонически хохоча, мол, вот пример, как дурная башка может завести или в морг, или на тюремные нары!
Конечно – по большому счету он был прав. Если бы я не был сыном бывшего следователя со связями, если бы мой тренер тоже слегка не подсуетился, если бы среди избитых мной оказался сын какой-нибудь шишки – все могло бы повернуться иначе. Нож бы пропал, а я вдруг стал бы жестоким изувером, напавшим на группу отдыхающих на детской площадке молодых людей, и мои боевые способности, уникальные для парня моего возраста, стали бы отягчающим обстоятельством. Я ведь на самом деле владел боевыми навыками. Меня учили драться. А суд это приравнивает к владению холодным оружием, если в процессе расследования выясняется, что применял я навыки в неправомерных целях.
И тогда я спросил Петровича, глядя прямо в глаза: «А как я должен был поступить? Как бы вы поступили на моем месте?»
И ничего не сказал Петрович. Долго молчал, потом усмехнулся, пожал плечами: «Каждый