Интересно – люди всегда говорят, «изменился к лучшему». Или к «худшему». А ведь можно просто измениться. Стать не хуже и не лучше – просто другим. Как в этой дурацкой спамерской рекламе про то, что можно, отправив куда-то там эсэмэски за бешеные деньги, определить местонахождение человека по номеру его мобильника: «Ты знаешь, где теперь твой парень? А что, если он другой?» Опечатка, конечно, – они хотели написать «С» другой. Но опечатка по Фрейду – для меня, по крайней мере.
На дворе меж тем уже совсем осень. Дни стали короткими, и все время пасмурно. Спасибо, что снега пока нету, – хотя вполне мог бы идти, уже ноябрь. Может, опять будет противная сухая, серая и бесснежная зима, как в прошлом году. Гадость.
Я стою во дворе конторы – в наш офис надо входить со двора, через арку – и курю возле чахлой елки в кадке, которая зимой и летом украшает нашу стоянку. Хоть бы наряжали ее на Новый год, что ли… Я обедал один, и мне тошно идти внутрь. Что я там делать буду? Опять же курить, пить бурду и пялиться в монитор. И хотеть спать. Очень печально, что желание спать преследует меня только на работе – дома, ночью, оно куда-то пропадает, и я сижу до трех утра, бессмысленно переключая каналы, пока везде, кроме MTV и «Магазина на диване», не появляется разноцветная картинка настройки.
Вообще, может, у меня просто депрессия? Надо витаминов попить, что ли…
Я выбрасываю окурок – целюсь в урну, как обычно, промахиваюсь и наблюдаю за тем, как он дугой летит в угол за припаркованным там мотоциклом нашего директора по производству. И немедленно закуриваю следующую сигарету. Курить, наверное, надо меньше. Но кому какая разница? Я прикрываю зажигалку ладонью – во дворе, конечно, гуляет ветер. И, поднимая глаза от пламени, вижу ее.
Она выходит из арки и идет ко мне – поправка, ко входу в здание – легкой, словно танцующей походкой. Эта женщина равнодушна к холоду: она все в тех же летних разноцветных кедах, узких джинсах и короткой курточке – правда, с черным меховым воротником. Он сейчас поднят, и по контрасту со скучным цветом меха все разнообразие темных оттенков в ее волосах как-то особенно заметно – даже сейчас, под этим серым небом. Она такая… веселая. Глаза так и блестят. Она несет в руке прозрачный пластиковый чехол с длинным вечерним платьем.
О господи, нет. Я совсем забыл про сегодняшнее мероприятие. Черт! У нас же сегодня торжественная церемония – мы представляем очередной номер, но не просто так, а при большом скоплении рекламного и светского народа. Церемония вручения премии журнала Alfa Male самым стильным людям года. Мы для такого дела даже театр Et Cetera у Чистых прудов арендуем (исключительного уродства здание, между прочим). Я сам делал дизайн приглашений. И на них стояла, естественно, дата – сегодняшнее число! КАК я мог забыть?
Марина уже рядом со мной – она улыбается мне снизу вверх. Когда она стоит так близко от меня, я отчетливо осознаю вдруг, что она очень маленькая и хрупкая. Но она не часто оказывается так близко. Она кивает на свою ношу:
– Вот – забрала любимое платье из химчистки.
Я, честно говоря, несколько озадачен:
– Ты что, прямо из офиса поедешь? А как же марафет наводить?
Она пожимает плечами и смешно морщит нос:
– А чего стараться? Как говорит одна моя мудрая пожилая знакомая – «Кому ты хочешь там понравиться?» Ради этой толпы уродов можно не напрягаться. Переоденусь, причешусь и пойду.
Она права, конечно, ЕЙ совершенно необязательно прилагать какие-либо специальные усилия, чтобы выглядеть в сто раз красивее любой женщины в любом зале.
Она продолжает:
– Я бы и вечернее платье с удовольствием не надевала, но Хэмилтон этого не поймет. Он хочет, чтобы все было безупречно.
Хэмилтон – Грант Хэмилтон – это наш лондонский владелец, ее старинный друг. Ну это, как обычно – у нее все, кажется, старинные друзья. Хэмилтон – огромный, двухметровый примерно красавец блондин, практически не снимающий темных очков, и он второй после Сережи Холодова персонаж в моем черном списке гадов, с которыми Марина охотно и непринужденно проводит время. Обычно, слава богу, не при мне – а там у себя в Лондоне, куда ей так часто нужно по делам. Но сегодня, конечно, он здесь – приперся специально на наше мероприятие и привез с собой не то жену, не то подругу, высоченную тощую модель с бледной физиономией и заторможенным выражением лица – она, наверное, питается одним кокаином. С утра Хэмилтон прошелся по офису, пожимая всем руки, – у него, кстати, очень крепкое рукопожатие и очень холодные ладони, даже оторопь иногда берет. Сегодня он был ко мне особенно внимателен – очевидно, Марина ему рассказывала, что я сначала вел себя как саботажник, и теперь он присматривается: хорошо ли я работаю.
А я забыл про чертову вечеринку!
Хэмилтону страшно не понравится, если арт-директор Alfa Male явится на церемонию вручения призов хорошо одетым мужчинам в линялых джинсах и стоптанных кроссовках. И, похоже, эта мысль приходит в голову и Марине. Она смотрит на меня вопросительно:
– А ты? Собирался домой – переодеваться? – Она наигранно-печально вздыхает: – Ну что за мужчины нынче пошли – относятся к себе трепетнее, чем женщины. Метросексуалы!
Я понимаю, что она шутит, но мне все равно стыдно, и я поспешно начинаю оправдываться:
– Я не метросексуал, я просто дебил. Ты можешь поверить, что я начисто забыл, что тусня у нас сегодня? Меня даже прибытие Хэмилтона в офис не привело в чувство. Вспомнил, только когда увидел твое платье.
Марина прыскает со смеху и сразу становится совершеннейшей девчонкой. У меня в груди что-то болезненно сжимается.
Я люблю ее смех.
Я пожимаю плечами:
– Будем надеяться, что наши мальчики-стилисты еще не все содержимое модной кладовки на себя напялили и мне хоть что-то останется.
Модная кладовка – это комната, куда мы складываем вещи, которые берем на съемки. Что-то остается там навсегда: на моделях вечно что-нибудь пачкается и рвется, магазины