Номер открывается как раз на втором развороте этой съемки. Один из наших манекенов стоит у обшарпанной кирпичной стены, повернувшись к ней спиной, – он явно собирается драться с двумя другими манекенами, которые «подошли» к нему справа и слева. Намек, понимаете ли, на уличную агрессию – часть настоящей мужской жизни, о которой, как я думаю, наши читатели не имеют ни малейшего представления: по статистике, нас читают в основном женщины и гомосексуалисты. Я смотрю на фотографию, и на секунду мне кажется, что зрение мне изменяет.
Манекен у стены – тот, который потенциальная жертва, тот, что должен защищаться, – одет точно так же, как я сейчас.
Марина одела меня, как манекен из нашей съемки.
Ей понравилась эта съемка. Она сказала, лукаво улыбаясь, что я угадал. Она хотела увидеть на наших страницах мужчину своей мечты – и увидела: я одел наши манекены правильно.
А теперь она одела в эти вещи меня и хочет ехать со мной в одной машине.
Хочет быть этим вечером со мной?
Во рту у меня пересохло.
Я знаю, как называется ослепительное чувство, которое заставляет мое сердце биться так, будто оно вот-вот выломится из груди. Надежда.
Глупая, бестолковая, подростковая, мучительная – но все-таки надежда.
Глава 6
Когда примешь решение, даже глупое и неправильное, жить сразу становится легче. Да, ты понимаешь, что у твоего решения будут последствия, что это не конец тревогам, а начало проблем. Но так лучше и проще, чем терзаться сомнениями. Сомнения выматывают. Принятие решения дает силы – даже для того, чтобы нести потом за него ответственность. Решение, даже тяжелое, приносит с собой некое подобие эйфории.
Именно поэтому теперь, сидя на заднем сиденье своей служебной машины, увозящей нас в ночь после утомительного светского вечера, чувствуя рядом с собой теплое плечо Влада, видя боковым зрением его напряженный профиль и чуть дрожащую руку, которую он скованно положил на колено, я чувствую себя радостно. Мне хорошо, потому что я приняла решение. Моя совесть молчит. У нее еще будет шанс меня помучить, но не сейчас. Сейчас мне не до совести.
Удивительно, что я продержалась так долго. Так долго не уступала желанию – я, кого природа снабдила инстинктом мгновенно удовлетворять свои нужды, утолять свой голод. Несколько месяцев я не давала себе воли – это просто чудеса выдержки. Конечно, я очень старалась, и Сережа помогал – отвлекал и развлекал меня, как мог. Но мне с каждым днем становилось все яснее, что я сдамся. Я слишком эгоистична, слишком привыкла получать то, что хочу. Или кого хочу. И тот, кого я хочу, слишком мне нравится. Просто наваждение какое-то – сегодня, на этом вечере, было много красивых людей: мы их собрали, чтобы вручить призы именно за красоту. Но он, высокий, смурной, чуточку сутулый, лохматый, затмил для меня всех. Несколько раз за вечер мне хотелось отбросить приличия и начать целовать его – прямо там, при всех этих людях, под ироничным взглядом Гранта Хэмилтона, который все прекрасно понимает и очень оттого веселится. Был один момент, когда Влад сидел на одном из низких красных диванов, которыми мы для удобства гостей обставили фойе, тянул какой-то коктейль через соломинку и вдруг бросил на меня взгляд искоса… Я едва удержалась. Мое терпение на исходе. Я не могу больше отказывать себе в том, чего хочу. Что мне жизненно необходимо.
Но дело не только в этом – не только в слабости моей воли. Дело в том, что я с каждым днем видела: самоотречение не приносит никакой пользы. Оно бессмысленно, потому что мое старательно разыгранное равнодушие не помогает Владу отвлечься, забыть, переключиться на что-то другое. Сколько бы я его ни избегала, он все равно думает обо мне. Мне не удастся его отпустить – слишком поздно. Возможно, уже в момент нашей первой встречи все решилось, и у него – и у меня – вообще не было шанса избежать всего этого. И потому моя холодность не приносила пользы – она только заставляла его страдать.
Сегодня, когда я шла к нему по двору, у него были такие несчастные глаза. Они растеряли всю свою дерзость – теряли ее на протяжении всех этих месяцев, пока он тоскливо следил за мной взглядом, и печаль в них все копилась и копилась. И теперь в его глазах плескалось целое море тоски. И тогда я решилась. Я не буду его больше спасать – не буду мучить. Не буду продолжать сознательно и намеренно причинять ему боль. Я возьму его. И дам ему все, что смогу дать. А я могу дать ему так много.
Я не буду сейчас думать о последствиях. Что толку о них думать? Они неизбежны. Но они будут… потом, и кто знает наперед, какие они? То, что было раньше, было не с ним и не со мной. Мы – другие. У нас может получиться что-то хорошее, особенно если я буду разумна и осторожна, а я буду: у меня есть и опыт, и выдержка, и главное – стремление его защитить, уберечь от беды. Что бы ни было, произойдет потом. Сейчас я думаю только об одном: мне не нужно больше сдерживаться. Ему не нужно больше страдать. Сегодня, нынешним вечером, я смогу сделать его счастливым. Да, это самое важное. Не то, что я получу желаемое, а то, что ОН будет счастлив.
Какие странные, непривычные для меня соображения и чувства…
Он боится смотреть на меня – не доверяет себе. Он не решается надеяться. Дурачок. Какие у него были глаза, когда я прикоснулась к его волосам, – сколько в них было потрясения, томления… И гнева. Он сердился на меня – думал, что я его дразню. Как он зажмурился, пытаясь от меня отгородиться, и с какой паникой снова открыл веки и отдался на мою милость. Как он дрожал, когда я расстегивала его рубашку. Как прерывисто дышал и как стремительно побледнел… Мой ослепительный мальчик. Он в самом деле не понимает, как сильно мне нужен.
Я поворачиваю к нему лицо и улыбаюсь. Он немедленно реагирует: смотрит на меня. На его губах тоже появляется некое подобие