пруд пруди. Мой брат – обычный школьник, я – обычная студентка-магичка, мама – обычный маг-артефактор. У нас с Эшем даже в школе среди одноклассников не было врагов: во всяком случае, таких врагов, что готовы были бы на настоящие подлости.

Не говоря уже о том, чтобы где-то обзавестись действительно серьёзным недругом.

– А ты? Если эти люди… или кто они… угрожают всем нам…

– Я не могу поехать с вами. Я останусь здесь.

– Но…

– Лайз, я правда хотела бы всё рассказать. Но не могу. – Мама настойчиво сжала мои пальцы своими. – Обещаешь, что поедешь? Без вопросов?

Тогда я решила, что мама умудрилась сделать какой-то опасный артефакт для какого-то опасного человека. Пусть это и совершенно не в её характере. Но то было единственное объяснение, которое я смогла найти. И поскольку я всегда была послушной дочерью, я выдохнула:

– Обещаю.

Её глаза посветлели от облегчения.

– У вас два дня на сборы. – Лицо мамы было измученным: резкие чёрточки морщин отчётливо пересекли лоб, переносицу, кожу в уголках глаз и губ. – Поедете послезавтра, как рассветёт.

– Мам, ты обращалась к страже? Если кто-то тебе угрожает…

– Нет. Мы не можем. Ты не можешь. И ты должна молчать, слышишь? Ни слова – ни Гвен, ни учителям, никому. Никто не должен знать, что происходит.

– Почему?

– Не спрашивай. Просто езжай. Ты обещала, помнишь?

Я долго сидела, глядя на неё, пытаясь справиться с желанием закричать.

Встала – и, наклонившись, коротко поцеловала маму в щёку.

– Хорошо, – мой голос был таким же, как её кожа, сухая и холодная. – Эшу сама скажешь?

– Уже сказала. Перед тем, как позвать тебя.

Сказала? И после этого брат обратился ко мне таким обыденным тоном, с обычным отстранённым лицом?.. Хотя да, чему я удивляюсь.

Это же Эш.

– Прости, Лайз. Так нужно.

Я кивнула, прежде чем развернуться на пятках, не чувствуя пола под мягкими подошвами.

Я не помнила, как вернулась на веранду: только что перед глазами была дверь в мамину комнату, и вдруг – уже залитый солнцем сад. Села на деревянный табурет, рядом с круглым столом, за которым мы всегда ели с первых тёплых весенних деньков до первых осенних холодов.

Уставилась перед собой.

Вот ты живёшь обычной счастливой жизнью, ходишь в школу, поступаешь в колледж, помогаешь маме выращивать кабачки по примеру Пуаро… а потом раз – и погожим летним днём, ничем не отличающимся от прочих, тебе объявляют, что всё это позади. Что ты должна бросить всё, к чему привыкла и с чем сроднилась, и срываться не пойми куда, убегая от неведомой опасности.

Из-за чего? Из-за кого?..

– Что думаешь? – Лицо Эша заслонило собой зелёное пятно сада, когда брат опустился на табурет напротив.

Эш, мой маленький братик… Я называла его маленьким, потому что была на пять лет старше, но уже тогда понимала – непостижимым образом в свои двенадцать Эш взрослее и меня, и мамы. Внутренний возраст и делал его глаза такими странными: взгляд старика при детском кукольном личике.

– Всё из-за её работы, да? – не дождавшись ответа, продолжил Эш негромко.

– Не знаю.

– И это странное переутомление тоже неспроста?

– Я не знаю, Эш. Не знаю. Но мы должны уехать.

– Хочешь сказать, мы просто послушаемся?

– Она взяла с меня обещание. С тебя, я так понимаю, тоже.

– Только вот мы уедем, а она останется здесь. Разбираться с тем, что нам угрожает, кем или чем бы это ни было. В одиночку.

Эш казался спокойным. Как всегда. Брат редко проявлял эмоции, особенно те, в которых он видел признак слабости: я могла по пальцам пересчитать случаи, когда замечала его плачущим.

– Мы всё равно ничем ей не поможем, Эш. Если мама на этом настаивает, значит, так нужно, – я старалась говорить твёрдо, но голос срывался в беспомощное бормотание. – Может, всё образуется. Может, на полпути к Фарге нас догонит звонок на графон, мой или твой, и мама велит нам возвращаться, и мы развернёмся и поедем домой.

– Может…

Эш опустил взгляд. Застыл, сцепив лежащие на коленях ладони в замок, с точёным лицом мраморной статуи.

Не обманываясь мнимым бесстрастием брата, я встала, чтобы обнять его.

– Всё будет хорошо, Эш, – сказала я, когда златокудрый висок и бледная щека прижались к принту на моей футболке. – Обязательно.

И когда тот обнял меня в ответ, тоненькими руками обхватив мои ноги над коленками, почти сама верила в собственные слова.

Почти.

Когда-то

Буковый лес шелестит листьями под дождём. Деревья высокой аркой раскидывают ветви, чья зелень на несколько тонов светлее мха, поросшего на толстых узловатых стволах. Там, где землю не скрывает ковёр из широких листьев майника и маленьких сердечек кислицы, бусинами синеет черника и дикие лютики желтеют россыпью крохотных солнц, обрамляя тропинку, по которой идёт девушка, оглашая лесные своды песней.

Низкий голос с бархатистыми нотками эхом разбивается в каплях дождя, ласкает слух и согревает сердце. С ним неважна сама песня, неважен мотив или слова – одного звучания достаточно, чтобы зачарованно слушать всё, что бы ни было спето. Но девушка не рассчитывает на слушателей: она поёт для себя, не в полный голос, рассеянно глядя под ноги, и думает совсем о другом.

Впрочем, слушатели у неё всё же есть.

Светловолосый юноша выскальзывает из-за ствола бука прямо перед певуньей спустя пару мгновений после того, как затихает отзвук финальной ноты. Он движется легко, как тень, до сего момента сливавшаяся с гладкой серой корой, и когда девушка отшатывается в испуге, он улыбается:

– Это было прекрасно, Вэрани́.

В этой улыбке – трепет и спокойствие, озорство и мудрость, весёлость мальчишки, лишь недавно утратившего интерес к игрушкам, и усталое лукавство старика, повидавшего весь мир. В его голосе – зов и музыка, чары и путы, ласковый шёпот огня, греющего тебя студёной зимней ночью, и прохлада ручья, что утолит жажду в летний зной. Лицом он кажется не старше той, что застыла напротив, – вчерашней школьницы, едва ли встретившей восемнадцатую весну, – но сказать, сколько ему лет на самом деле – всё равно что с лёту ответить на вопрос, сколько воды в океане.

Девушка запускает руку в карман и отступает на шаг, настороженная, как лань, заметившая хищника, готовая в любой момент сорваться с места и бежать:

– Стой, где стоишь!

– Не бойтесь, Вэрани. – Лютики льнут к его босым ногам – он непостижимым образом прошёл к тропинке по покрову из черники и цветов, не раздавив ни единой ягоды, не примяв ни одного стебля. – Я Коул из рода Дри, принадлежащего ко Благому двору. Я не причиню вам вреда.

Глаза девушки ширятся – они сизые, как тучи, виднеющиеся в просветах меж листвой, которую дождь обсыпал мокрым прозрачным бисером.

– Ты… сид? С Эмайн Аблаха?[2]

Коул кивает; в его исполнении простой жест кажется изысканнее куртуазного поклона.

– И что же ты делаешь здесь? – Подозрительности его собеседницы новое знание не умеряет. – На экскурсию выбрался?

– Захотел