– Обычно ты против того, чтобы кто-то за меня ухаживал за моим питомцем, – напомнила Таша.
– Я обещала отпустить тебя полетать. Лучше сделать это, пока Лив не вернулась.
– А Принца…
– Я сама в денник заведу. И корм дам. – Мама качнула головой. – Иди, до вечернего чая всего пара часов. И так опоздаешь, знаю я тебя.
Прислонив лопату к стене, Таша стянула холщовый халат, который накинула поверх домашнего платья, и без возражений проследовала к выходу.
Она не поцеловала маму, проходя мимо. Даже не обняла – руки были грязные. Просто не видела необходимости прощаться.
Ещё одна вещь, которую после она не могла себе простить.
На садовой дорожке, вызолоченной светом медленно гаснущего дня, она разминулась с тётей Лэй: та жила неподалёку и за умеренную плату прибиралась в их доме. Заодно и готовила – мама, конечно, освоила кулинарию, но хлопотать над очагом предпочитала в исключительных случаях. Для односельчан не считалось зазорным прислуживать в домах соседей побогаче. Всё лучше, чем уезжать из деревни и искать работу на стороне, в недружелюбном городе.
Минимальный порядок женщины семейства Фаргори поддерживали сами – подметали, складывали разбросанные вещи, убирали книги и игрушки. Но Мариэль никогда не позволила бы своим девочкам ползать по полу с грязной тряпкой, не говоря уже о том, чтобы ползать самой.
Кивнув соседке, слушая, как удаляются её грузные шаги, Таша прошла в дом. Смыв грязь, заперлась в спальне. Убедившись, что за окном никого нет, настежь распахнула деревянную раму. Разувшись, через голову стянула платье.
Никто не увидел, как из опустевшей комнаты вылетела птичка ланден, с торжествующим клёкотом взвившись в блёклую небесную лазурь. Небольшая и быстрая птица, похожая на белую ласточку, только перья с золотистыми кончиками – словно в солнечный свет обмакнули.
…три ипостаси есть у оборотней. Одна ловкая – для детства, одна крылатая – для юности и ещё одна, самая сильная, для поры защищать себя…
Строки из старинного трактата о нечисти Таша в своё время заучила наизусть и вспоминала их сейчас, ловя крыльями ветер.
Крылья были первой из двух тайн, которые Таша хранила ото всех, кроме мамы. Даже от Лив – сестра едва ли сумела бы молчать. И если опальную аристократку прадмунтцы могли приветить, то семейку оборотней они не приветили бы точно.
Две тайны, два дара, два проклятия…
Таша долго парила над реками, поросшими лесом по пологим берегам, и лугами, по которым катились малахитовые волны высоких трав. Парила, наслаждаясь ветром в перьях, пока сумерки не рассыпали по небу осколки звёздного света. Время вечернего чая давно миновало, как и время её возвращения, но домой она не торопилась – как всегда. Мама была права: слишком неважным всё казалось здесь, в этой спокойной, бескрайней выси. И тайны, и проблемы, на земле не дававшие покоя – всё казалось далёким, мелким, как и сама земля, и люди, ждущие где-то внизу, и…
…близость к грани Таша ощутила безошибочно. Грани, когда птица в голове готова взять верх над человеком.
Главная, проклятая, извечная проблема любого оборотня.
Взрезав крылом воздушный поток, Таша нехотя повернула обратно.
Когда дикие луга внизу сменили скошенные, а впереди показались игрушечные кубики домов, неровным овалом разбросанные вокруг центральной площади, ланден сложила крылья и устремилась вниз. Прадмунт сиял во тьме разноцветьем светящихся окон; пронзительная синева небес в зените оборачивалась пастельно-розовой кромкой у горизонта. Поймав ветер у шпиля водонапорной башни, Таша вновь взмыла над черепичными крышами, устремившись к деревенской околице.
Вскоре под крыльями её зашелестели яблоневые сады.
Таша не надеялась увидеть Лив с мамой на террасе. В конце концов, стынущий чай не будет вечно ждать, пока его выпьют. Но когда она подлетела к дому, то не увидела даже света в окнах, – хотя поздний час определённо располагал к тому, чтобы зажечь лампы.
Тогда Таша ещё не знала, что это значит.
Понимала лишь, что ничего хорошего это предвещать не могло.
Она стремительно облетела дом; спикировав в открытое окно, приземлилась на пол. Спустя три удара сердца вскинула голову – уже не птичью.
Поднявшись с пола, Таша шагнула к двери непослушными ещё ногами. Одеться она не потрудилась: мысль об одежде в тот миг просто не пришла ей в голову.
– Мама? – провернув ключ, Таша вышла в прихожую. Зрачки расширились, вбирая малейшие проблески света в недружелюбной темноте. – Лив?
Ответная тишина завораживала безмолвием.
Почему никого нет? Только эта тишина и… запах? Сладкий, тёплый…
…тошнотворный…
Кровью тянуло из-под приоткрытой двери в детскую – и, приблизившись, Таша наконец расслышала то единственное, что нарушало тишину помимо бешеного стука её собственного сердца. Мерные хрипящие отзвуки, очень похожие на те, с которыми кто-то пытается дышать.
Медленно-медленно Таша потянула дверь на себя.
Деревянные пальцы не почувствовали ручку.
Открывать дверь не хотелось – хотелось бежать, бежать из этого дома, а лучше снова улететь; а потом вернуться и понять, что в окнах светло, а сердитая мама ждёт заблудшую дочь на кухне. Убедиться, что тёмная тишина ей привиделась, что в действительности всё так, как и должно быть, что всё это просто…
…пожалуйста, пусть это будет просто сон, пожалуйста, пожалу…
Когда Таша увидела, что ждало её за дверью, стук крови в висках затих. Наверное, потому, что наяву этого точно быть не могло.
Чёрная волчица лежала у постели с прозрачным пологом. Светлый ковёр впитал кровь, окрасившись багровым; в кремовой комнате с резной кукольной мебелью кровь казалась такой неуместной, такой странной, такой…
Таша сама не заметила, как оказалась рядом.
Присев на корточки, она с недоверчивым, отрицающим недоумением коснулась кончиками пальцев жёсткой слипшейся шерсти.
– Мам…
Глаза волчицы приоткрылись, блеснув блёклыми вишнями.
Мир поплыл, расползся, уступил место чужим воспоминаниям и мыслям о…
– Может, всё-таки её…
– Нет. Ей и так не выкарабкаться.
Их трое. Двое обтирают «нечестивые», посерёбренные поверх стали клинки. Третий, главный, просто наблюдает – не опустился до того, чтобы руки марать: рубленые черты бледного лица, шрам на щеке – три рваные полоски – и серые, очень светлые глаза.
– Мне жаль, что так вышло, Ваше Высочество. Но иного пути не было, – в голосе убийцы звучит искреннее сожаление. Безвольную Лив он прижимает к себе с отеческой бережностью – дочь рухнула без сознания, так и не успев добежать до тех, кого хотела ударить. – Идёмте.
Она знала, что ничего не сможет сделать. Знала это, как только он окликнул её из-за двери – призрак прошлого, пришедший забрать всё, что у неё осталось. Она может лишь наблюдать, как уносят её дочь, чувствовать, как с каждой секундой притупляется боль, как с каждым ударом сердца по капле уходит жизнь. Даже на то, чтобы вернуть человеческий облик, сил нет.
Она видит, как удаляется, тает во тьме синяя ленточка в волосах Лив, которую Мариэль этим утром вплела ей