Хорош ли он собой? Вопрос, на который пока ответить трудно. Лоб его затеняли поля глубоко надвинутой шляпы; лицо немного суживалось в обрамлении длинных прядей темных, дурно расчесанных волос; подбородок и рот он прятал в одном их тех громадных галстуков, что были тогда в большом употреблении.
Лицо было в тени, но вот глаза… Пожалуй, довольно и глаз, чтобы судить о человеке. Черные, проницательные, сверкающие отвагой молодости, эти глаза многое говорили. Похоже, человек этот был честным и храбрым, возможно даже, до крайнего безрассудства.
Юноша ждал гораздо меньше времени, чем потребовалось нам для обрисовки его портрета.
– Господин Бурже принимает, – сказал вновь явившийся привратник.
Гость поднялся и последовал за своим проводником наверх. Лестница вела к узкой площадке, на которую открывалась только одна дверь.
– Войдите! – ответил крикливый голос на стук провожатого, который, посторонившись, чтобы дать дорогу гостю, тотчас же запер за собой дверь и прислонился к ней спиной.
Молодой человек заметил этот маневр, отрезавший путь к отступлению, но притворился, что ничего не видел.
А между тем ни в комнате, ни в облике ее хозяина не было ничего таинственного, что стоило бы скрывать с такими предосторожностями. На стенах и под потолком висели чучела целых стай птиц; кругом не было свободного места из-за невероятного нагромождения коробок, ящиков, стеклянной посуды, бокалов и склянок с ящерицами, бабочками и пресмыкающимися. Это был Ноев ковчег, но с мертвыми животными, сохраняемыми естествоиспытателем из любви к науке.
В центре комнаты, перед стеклянным ящиком, стоял старик, высохший, сморщенный, с глазами, скрывавшимися за зелеными стеклами огромных очков, и следил с помощью лупы за агонией великолепной бабочки, трепетавшей на длинной тонкой булавке, утвержденной в пробке.
При появлении молодого человека старик, подняв голову, повернул к нему желтое лицо, на котором рот скривился, казалось, в улыбку.
– Э-э, – произнес он голосом, напоминавшим по звуку трещотку. – Держу пари, что вот молодой чудак, который, наслушавшись небылиц о старом дураке по имени Бурже, сказал самому себе: «Нужно мне проникнуть в берлогу этого безумца».
Старик остановился, чтоб запустить булавку еще глубже в пробку, потом продолжил:
– А ко мне доступ нелегок, видите ли, милый друг, с тех пор как у меня украли целый ящик индийских летучих мышей.
Молодой человек переждал поток жалоб того, кто в эпоху употребления слова «гражданин» назывался «господин Бурже». Когда старый ученый смолк, он почтительно поднес руку к шляпе, не снимая ее, однако ж и сказал спокойно:
– Нельзя ли нам поговорить о чем-нибудь другом, кроме летучих мышей, господин аббат?
Старик подпрыгнул от изумления, вскрикнув на редкость пронзительным голосом:
– Аббат! Какой аббат? Где видите вы аббата, мой любезный друг?
Несмотря на эти восклицания его собеседник продолжал:
– Я прислан к вам Великим Дубом.
Естествоиспытатель казался ошеломленным:
– Великим Дубом! – повторил он. – Великим Дубом?
– Вашим старинным другом, господин аббат.
Маленький старичок покачал головой и, улыбаясь, сказал:
– Видите ли, мой мальчик, я только что говорил о себе как о сумасшедшем, но я вижу, что напал на худшего, потому что не знаю, откуда почерпаете вы эти россказни об аббате и Великом Дубе, этом старом друге, которым меня ссужаете.
После минутного размышления он продолжал:
– Правда, что у меня очень плоха память на имена и лица!.. Не знаю, оттого ли, что я старюсь над бумагами, но часто я лучше запоминаю почерк, нежели имя.
Молодой человек, казалось, понял намек, потому что после безмолвной улыбки снял шляпу и вытащил спрятанное в волосах маленькое письмецо.
Подавая его, он машинально откинул другой рукой длинные пряди, скрывавшие лицо.
Вместо того чтоб принять письмо, старик стоял некоторое время в восхищении перед этой энергической и красивой натурой.
– Тысяча святых! – бормотал он. – Вот поистине смелый малый и к тому же красавец.
Погодя он открыл письмо. В нем говорилось следующее:
«Господин аббат. Для нашего дела вы требовали, чтоб я прислал вам красавца. Я делаю более, отправляя к вам кавалера Ивона де Бералека, храброго и энергичного солдата, который безоговорочно доказал мне свои блестящие качества.
Великий Дуб».Прочитав письмо, старик одним быстрым взглядом окинул кавалера, потом скатал письмо в шарик.
– Жермен! – позвал он.
Человек у двери выпрямился.
– Господин?
– Проглоти эту компрометирующую бумажку, – приказал он, подавая ему шарик.
Жермен повиновался без возражений.
– Так, очень хорошо! – кивнул старик. – Теперь ты можешь удалиться, мне нужно поговорить с господином.
Слуга поклонился и вышел.
– Ну-с, кавалер, раз знакомство состоялось, поговорим как старые друзья, – сказал аббат голосом, в котором ничто уже не напоминало о прежнем резком тоне.
Пригласив Ивона де Бералека сесть за стол, он сам устроился напротив, положив перед собой огромные зеленые очки, скрывавшие до времени от молодого человека маленькие серые глаза старика, лукавые и острые, как буравчики.
В свою очередь Ивон также изучал аббата. Вместо дрожащего, полоумного старика, с которым он за минуту перед тем говорил, он видел перед собой строгого на вид человека с важным голосом и изысканными манерами.
– Дитя мое, – сказал аббат, – позвольте мне задать вам несколько вопросов о вашем прошлом?
– Моя жизнь, господин аббат, – грустно отвечал Ивон, – похожа на жизнь многих молодых дворян моего отечества. С установлением Республики я последовал за моим отцом в вандейскую армию. Шесть лет сражался против синих[2], стараясь отплатить им за все зло, которое они причиняют нашим провинциям.
– А ваши родители?
– Мой отец был расстрелян в Нанте, а мать умерла на эшафоте в Ренне, – медленно произнес Ивон.
– Никакая привязанность не пережила ваши несчастья?
– Нет, умертвив моих родителей, синие сожгли мой замок и…
Кавалер колебался.
– И… – настаивал аббат.
– И обесчестили ту, которую я любил, – отвечал де Бералек, дрожа от гнева и побелев при этом воспоминании.
– Итак, вы принадлежите королю?
– Да! Телом и душой.
– И, если б исход дела зависел от вас, вы были бы готовы на все, чтоб свергнуть их проклятую Республику?
– Да! – отвечал Ивон с силой, выдавшей его неизбывную ненависть.
– Даже на самое странное поручение?
– Да, да, – повторил кавалер.
– Ну так! Мой молодой друг, вы можете возвратить королю его царство, свергнув правительство, которое вы презираете.
Кавалер судорожно выпрямился:
– Что надо делать? Моя кровь, жизнь, честь, я пожертвую всем… Говорите скорее, господин! – вскричал он с дикой энергией.
– О, о! Молодой друг, – отечески мягко произнес старик, – мы не потребуем так много от вашей преданности. Поручение, ожидающее вас, гораздо приятнее.
– Какое же?
Аббат откинулся на спинку стула и отвечал улыбаясь:
– Дело в том только, чтобы влюбить в себя одну очень красивую женщину.
Услышав, что ему предлагали оригинальную должность обольстителя, ему, мужу битвы и борьбы, Ивон отвечал сухо:
– Вы шутите, конечно, милостивый государь?
Но аббат посмотрел ему прямо в лицо и повторил, делая ударение на каждом слове:
– Задача в том, говорю вам, чтоб влюбить в себя хорошенькую женщину.
Из всех начальников роялистской партии, боровшихся против Республики, самым деятельным был тот, которого кавалер назвал аббатом. Мы откроем его настоящее имя.
Франсуа-Ксавье, аббат Монтескью-Фезенсак, ставший впоследствии герцогом Монтескью, выказывал