Откуда мне было знать, что тот пикник был последним, который я провел вместе со своей семьей?
* * *Обычно мы заканчивали до заката, но в тот день все затянулось. Отец, поняв, что мама с ним принципиально не желает разговаривать нормальным, будничным тоном, переключил свое внимание на Костика, а мне досталась Мэри. Мама наблюдала за нами, попивая из пластмассового стаканчика апельсиновый сок. Мы с Мэри играли в догонялки, и я, понятное дело, должен был поддаваться, чтобы не играть у малышки на нервах. В школе в догонялки я обыгрывал всех, и только мой друган Димка мог меня догнать с учетом всех моих уверток и внезапных смен траектории.
Мама начала собирать наш пикник около девяти часов вечера, темнеть еще не начало. Но Костик выразил желание продолжить, и мама, к моему большому удивлению, махнула рукой, раскрыла книжку, оперлась о дерево и безмятежно читала. Мы с Мэри продолжали играть, забавлялись вдалеке от обрыва, а отец подбрасывал на руках Костика, заставляя того визжать от восторга.
Темнота наступила неожиданно. Я вдруг понял, что вижу только белесую макушку Мэри, но не ее ботиночки, ухватил за увертывающуюся ладошку и подошел к маме. Мама уже не читала, пикник был собран, отец и Костик сидели тут же, спокойные. Костик готовился сладко заснуть в своей коляске, а я не понимал, как повезу коляску в темноте. Уезжали мы не партиями, а все вместе. Мне достались корзины, в которые мама собрала мусор, они были не тяжелыми, но были объемными, и дорога до дома представлялась каторгой. Хотя круче всех, конечно, досталось отцу – ему пришлось волочь на себе Костика и толкать перед собой груженную одеялами коляску по ухабам в кромешной тьме.
Но мы не успели даже спуститься с утеса, как нас ослепил свет фар. Автомобиль заехал прямо на утес и остановился в опасной близости от того места, где мы только что сидели. Даже угли от нашего костра еще тлели и представляли, на мой взгляд, опасность для колес. Это был «уазик» серого цвета, водителя было не видно.
Я не испугался, ведь я был с мамой и папой.
Заскрипела дверь, и из кабины кто-то вышел. Фары не погасили, и мне не было видно, кто это. Зато я услышал жесткий металлический звук, от которого отец шарахнулся в сторону, а мама присела за дерево, утягивая за руку меня.
– Эй! Кто вы, что вам надо? – крикнул папа.
И тут грянул выстрел. Я знал этот звук – точно так же он звучал и по телевизору, когда папа смотрел боевик, где все стреляли и громко кричали. Только сейчас выстрел был так оглушителен и страшен, что я оцепенел. В ушах звенело, в глазах стало совсем темно. В мой мозг сразу ворвались сцены из просмотренных украдкой боевиков, и я закричал:
– Мама! В папу стреляли! У него на руках Костик!
Но она лишь гладила мое лицо и крепко прижимала Мэри к себе, она ничего не говорила, только очень тяжело, сипло дышала. Я не понимал, что происходит. Я закрыл корзинами себя, маму, Мэри; мама схватила меня за руку и прижала к себе. Она дрожала всем телом.
Я зажмурился и закричал:
– Уходите немедленно! Я вызову милицию! Слышите?!
Кто бы там ни был, уходить он не собирался. Он выстрелил снова, и мне показалось – намного громче, чем в первый раз, я почти оглох. Мамина рука ослабела, она больше не сжимала мою ладонь. Из-под корзин с криком выбежала Мэри. Я пытался ухватиться за ее руку, но она растворилась в темноте. Я не видел, что с ней произошло, и не слышал ничего, кроме ужасного дыхания человека, который склонился надо мной…
Глава 1
События от первого выстрела и до момента, когда я отключился, я не помню. Несколько лет терапии, которые я прошел уже взрослым, выудили из памяти жалкие подробности того дня, но я не думаю, что они настоящие. Событие лета 1999 года в Орехово-Зуеве было разобрано до мельчайших деталей следователями, работавшими по делу. Несмотря на тщательную проработку преступления, преступника так никто и не отыскал. Кроме того, по истечении нескольких лет материалы дела попали в прессу, и в день, когда мне исполнилось шестнадцать и я покинул интернат, газеты снова вспомнили о загадочном преступлении и осветили его по полной.
Из газет я узнал подробности, о которых не знал, но мог догадаться.
Отца и Костика убили одним выстрелом, потому что Костик спал на руках у папы. Маму застрелили в лицо, а в Мэри убийца не попал. Когда он убил маму, она выпустила руку Мэри, малышка убежала и упала с утеса. Ответить на вопрос, сама ли она упала или ее столкнул убийца, никто не мог.
А я остался жив.
Я не помню, что говорил приехавшим милиционерам и что говорили они, а с момента, когда меня забрал дядя Вова, вплоть до момента, когда я попал в детский дом, мне никто ничего не рассказывал. Потом, уже в детдоме, психолог осторожно расспрашивал меня о событиях у Черной речки, но ничего внятного мне не вспоминалось. Наверное, мозг заблокировал детали, я помнил только одно: мамы, папы, Костика и Мэри больше нет, их убили у Черного озера, теперь есть только я и дядя Вова. И еще кое-что: я был уверен, что меня убьют. Я не знал, на чем зиждется эта уверенность, и спросить было не у кого: никто на эту тему со мной уже не разговаривал. В то время не было Интернета и раздобыть какую-либо информацию не представлялось возможным, архивов у нас тоже не было.
Дядя Вова забрал меня из интерната в шестнадцать лет, я получил доступ к газетам и смог сам выяснить все, что было известно об этом преступлении.
В газетах писали, что выживший мальчик, то есть я, дал описание преступника: высокий страшный мужчина, большой, намного больше папы, выше и сильнее, он был в черной куртке, перчатках, бородатый. А еще было написано, что я повторял одно и то же: «Он обещал прийти за мной, обещал прийти за мной».